Соколинский Евгений. Торжество лжи // Страстной бульвар, 10. 2013. №8.
Все фотографии ()
Как далеки от нас
изысканная салонная игра, пространные утонченные диалоги, смена психологических
масок, которыми славился Пьер Карле Мариво, а вот, поди ж ты,
«Торжество любви» превращают в мюзикл (2007), ставят то в Омске,
то в Москве (Театр наций), а теперь в Петербурге,
в Театре Комедии. Разумеется, Акимову это было бы близко —
он ценил тонкую французскую игру, но современный
российско-французский Мариво не так уж и тонок, не так
уж и французист.
Перед началом представления разбитной парень (Тадас Шимилев) сидит у рампы и жует попкорн из бумажного кулечка. На его связь с привычным обликом Арлекина указывает свитерок с рисунком из цветных ромбов. Второй слуга Димас (Николай Смирнов), тоже поддерживающий «тонкую французскую интригу», и вовсе от ближайшей пивной. Колоритный бывалый выпивоха обосновался поближе к ящикам с бутылками у левой стороны портала. Действие, как вы догадываетесь из моих вводных описаний, происходит в древней Спарте. Врать не буду, намек на античность тоже присутствует. Пилястр и в окошечке графическое изображение старинного павильона (художник Стефании Матье). Впрочем, пилястр, стена сугубо черные. Мы далеко убежали от «детства человечества». И не в лучшую сторону, от света и солнца.
Присутствие французской режиссуры сказывается главным образом в трепетном отношении к тексту классика. Ни слова не сокращено! И это в наши дни! Заметим, театр заказал новый перевод Алле Беляк, чтобы избежать архаичности. Для нас 1961-й год, время издания предшествующего перевода — глубокая древность. Все же первая, экспозиционная сцена, когда царица Леонида объясняет служанке Корине, кто, когда, кому и при каких обстоятельствах наследовал трон Спарты, несколько оглушает. Дария Лятецкая и Людмила Моторная ведут четырехстраничный диалог в таком быстром темпе, что усвоить его смысл никак нельзя, тем более, мы привыкли изъясняться, в основном, междометиями. Но появляется рубаха-парень Арлекин (Тадас Шимилев), интрига раскручивается, и мы понимаем: династические подробности не так уж и важны. Разве мы помним, кем приходилась царица Елизавета Петровна Алексею Михайловичу? Упоминание о царях и царицах — такая же условность, как история в современной опере, где древнеегипетский военачальник Радамес щеголяет в форме «землеройщика» Водоканала (это я вспоминаю «Аиду» на фестивале в Брегенце). Царица Леонида и ее наперсница — поначалу маленькие девочки в осенних мужских плащиках и вязаных шапочках. Милые и жалкие, вымокшие под дождем. Ко всем надо приспосабливаться, в том числе, и к слугам. У Леониды нет наслаждения искусством обольщения. Она склоняет на свою сторону философа Гермократа и его сестру Леонтину чуть ли не с испугу. Так, по крайней мере, кажется. Только к финалу мы узнаем: «легко любовью заморочить голову мудрецу», даже если у него душа «угрюмая и одинокая».
Что же касается молодого, вихрастого Агиса (Максим Юринов) еще одного претендента на престол, ради него вся многоступенчатая интрига и затевается, то его обольстить — пара пустяков. А когда вдруг заартачится, можно отхлестать рубашкой. Было бы слишком просто сказать: «Торжество любви» Театра Комедии — про нашу жизнь. Не совсем так. Гермократ, Леонтина, Агис — из давней, когда еще были идеалы. Они одеты в первых эпизодах не в туники и хламиды, скорее, в стиле XVIII века (когда написана пьеса). Изъясняются соответственно. С людьми порядочными, не имеющими толстой кожи, легко справиться нынешнему жесткому человеку, даже если это молодая девушка. По мере того, как «спартанцы», заскучавшие от своего стоицизма, подчиняются воле Леониды и ее подручных, они меняют кожу (одежду), опрощаются, становясь при этом беззащитными. Леонтина повязывает платочек на голову, философ надевает красную рубашоночку («хорошенький такой»).
Литературоведы объясняют: Мариво перерабатывал схемы итальянской комедии масок. В «Торжестве любви» просматриваются и некоторые мотивы «Двенадцатой ночи». Но в комедии масок или у Шекспира обмануть старика Панталоне или Мальволио — естественно и даже похвально. У Мариво и в спектакле Мишеля Раскина психологизация масок переворачивает ситуацию. Гермократу — 45, а его сестре и вовсе 35. Они имеют право на любовь, хотя Леонтина кокетничает: «Да и по возрасту ли мне эти чувства?». Самвел Мужикян когда-то играл Армана Дюваля в «Даме с камелиями». Импозантен, пусть и надменен поначалу. Ирина Мазуркевич в Комедии играет оперную звезду в «Средстве Макропулоса». И хотя в первой части «Торжества» она ближе к образу гнусавой старушки-ханжи, к финалу на глазах молодеет. В галифе, со счастливой улыбкой, еще ого-го. В «Торжестве» Мазуркевич сыграла свою лучшую роль за последние лет десять. Когда оказывается, что «безумная» любовь псевдо-Фокиона, псевдо-Аспазии — всего лишь розыгрыш, Гермократ и Леонтина не только раздавлены, но, согласно режиссерскому замыслу, незаслуженно раздавлены. В пьесе царица немного смягчает удар, поясняя, что «наставники» ничего в сущности не потеряли. В спектакле ее реплики обманутым старшим оскорбительны по интонации.
Характер самой обольстительницы раскрывается под занавес. Никакой любви к Агису она не испытывает и затеяла игру, чтобы укрепить свое место на троне, придав видимость альянса с оппозицией. Женщина не дает мальчонке и «а» сказать. Он уже царь и муж. Дария Лятецкая, сбросив мужской костюмчик, вдруг превращается в довольно вульгарную молодую бабу с резким голосом и нагловатыми манерами. Вместо стройной юношеской фигуры, юбчонка колоколом, вызывающие бедра. И даже помощница Корина с полиэтиленовым пакетиком от РивГоша оказалась посторонней, съежилась под «лестницей славы». Остальные слуги и вовсе прячутся в страхе. Леониде на вершине власти не нужен никто. Агис будет послушно исполнять ее повеления. «Торжество любви» обернулось торжеством политической лжи.
Надо признать, начинающая актриса, успевшая, правда, сыграть до этого Нину Заречную в «Балтийском доме» вместе с Багдонасом, Адомайтисом и Будрайтисом, сделала немало в дебютной роли как актриса Театра Комедии. За исключением первой сцены она одолела лавину текста, показала недюжинный темперамент и способность к развитию образа. От первой до последней картины Леонида меняется постоянно. Статика мизансцен — вина режиссера, занятого словесной вязью.
Однако галантный Мишель Раскин дарует последний крупный план не Дарие Лятецкой, а Ирине Мазуркевич. С Леонидой-то все ясно. Леонтина — Мазуркевич долго смотрит в темный зал и уходит, отворяя загадочную дверцу. За дверцей виден свет. Впервые вдохнув воздух любви (пусть и обманчивый), она, возможно, покончит жизнь самоубийством — к прежней нежизни или покою возврата нет. А может, будет бесплодно мечтать о не существовавшем пылком Фокионе (переодетая Леонида). Мужчина Гермократ спускается в партер — он спасется в своем рационализме. А вот женщине с пробитым «панцирем» это не удастся. Видимо, мы тоже должны остаться в сомнении, способны ли на искренние чувства или живем по инерции. А любитель театра после финала остается с проблемой: забытый Мариво нам нужен, это ясно, но как научиться его эмоционально обольщать?
Перед началом представления разбитной парень (Тадас Шимилев) сидит у рампы и жует попкорн из бумажного кулечка. На его связь с привычным обликом Арлекина указывает свитерок с рисунком из цветных ромбов. Второй слуга Димас (Николай Смирнов), тоже поддерживающий «тонкую французскую интригу», и вовсе от ближайшей пивной. Колоритный бывалый выпивоха обосновался поближе к ящикам с бутылками у левой стороны портала. Действие, как вы догадываетесь из моих вводных описаний, происходит в древней Спарте. Врать не буду, намек на античность тоже присутствует. Пилястр и в окошечке графическое изображение старинного павильона (художник Стефании Матье). Впрочем, пилястр, стена сугубо черные. Мы далеко убежали от «детства человечества». И не в лучшую сторону, от света и солнца.
Присутствие французской режиссуры сказывается главным образом в трепетном отношении к тексту классика. Ни слова не сокращено! И это в наши дни! Заметим, театр заказал новый перевод Алле Беляк, чтобы избежать архаичности. Для нас 1961-й год, время издания предшествующего перевода — глубокая древность. Все же первая, экспозиционная сцена, когда царица Леонида объясняет служанке Корине, кто, когда, кому и при каких обстоятельствах наследовал трон Спарты, несколько оглушает. Дария Лятецкая и Людмила Моторная ведут четырехстраничный диалог в таком быстром темпе, что усвоить его смысл никак нельзя, тем более, мы привыкли изъясняться, в основном, междометиями. Но появляется рубаха-парень Арлекин (Тадас Шимилев), интрига раскручивается, и мы понимаем: династические подробности не так уж и важны. Разве мы помним, кем приходилась царица Елизавета Петровна Алексею Михайловичу? Упоминание о царях и царицах — такая же условность, как история в современной опере, где древнеегипетский военачальник Радамес щеголяет в форме «землеройщика» Водоканала (это я вспоминаю «Аиду» на фестивале в Брегенце). Царица Леонида и ее наперсница — поначалу маленькие девочки в осенних мужских плащиках и вязаных шапочках. Милые и жалкие, вымокшие под дождем. Ко всем надо приспосабливаться, в том числе, и к слугам. У Леониды нет наслаждения искусством обольщения. Она склоняет на свою сторону философа Гермократа и его сестру Леонтину чуть ли не с испугу. Так, по крайней мере, кажется. Только к финалу мы узнаем: «легко любовью заморочить голову мудрецу», даже если у него душа «угрюмая и одинокая».
Что же касается молодого, вихрастого Агиса (Максим Юринов) еще одного претендента на престол, ради него вся многоступенчатая интрига и затевается, то его обольстить — пара пустяков. А когда вдруг заартачится, можно отхлестать рубашкой. Было бы слишком просто сказать: «Торжество любви» Театра Комедии — про нашу жизнь. Не совсем так. Гермократ, Леонтина, Агис — из давней, когда еще были идеалы. Они одеты в первых эпизодах не в туники и хламиды, скорее, в стиле XVIII века (когда написана пьеса). Изъясняются соответственно. С людьми порядочными, не имеющими толстой кожи, легко справиться нынешнему жесткому человеку, даже если это молодая девушка. По мере того, как «спартанцы», заскучавшие от своего стоицизма, подчиняются воле Леониды и ее подручных, они меняют кожу (одежду), опрощаются, становясь при этом беззащитными. Леонтина повязывает платочек на голову, философ надевает красную рубашоночку («хорошенький такой»).
Литературоведы объясняют: Мариво перерабатывал схемы итальянской комедии масок. В «Торжестве любви» просматриваются и некоторые мотивы «Двенадцатой ночи». Но в комедии масок или у Шекспира обмануть старика Панталоне или Мальволио — естественно и даже похвально. У Мариво и в спектакле Мишеля Раскина психологизация масок переворачивает ситуацию. Гермократу — 45, а его сестре и вовсе 35. Они имеют право на любовь, хотя Леонтина кокетничает: «Да и по возрасту ли мне эти чувства?». Самвел Мужикян когда-то играл Армана Дюваля в «Даме с камелиями». Импозантен, пусть и надменен поначалу. Ирина Мазуркевич в Комедии играет оперную звезду в «Средстве Макропулоса». И хотя в первой части «Торжества» она ближе к образу гнусавой старушки-ханжи, к финалу на глазах молодеет. В галифе, со счастливой улыбкой, еще ого-го. В «Торжестве» Мазуркевич сыграла свою лучшую роль за последние лет десять. Когда оказывается, что «безумная» любовь псевдо-Фокиона, псевдо-Аспазии — всего лишь розыгрыш, Гермократ и Леонтина не только раздавлены, но, согласно режиссерскому замыслу, незаслуженно раздавлены. В пьесе царица немного смягчает удар, поясняя, что «наставники» ничего в сущности не потеряли. В спектакле ее реплики обманутым старшим оскорбительны по интонации.
Характер самой обольстительницы раскрывается под занавес. Никакой любви к Агису она не испытывает и затеяла игру, чтобы укрепить свое место на троне, придав видимость альянса с оппозицией. Женщина не дает мальчонке и «а» сказать. Он уже царь и муж. Дария Лятецкая, сбросив мужской костюмчик, вдруг превращается в довольно вульгарную молодую бабу с резким голосом и нагловатыми манерами. Вместо стройной юношеской фигуры, юбчонка колоколом, вызывающие бедра. И даже помощница Корина с полиэтиленовым пакетиком от РивГоша оказалась посторонней, съежилась под «лестницей славы». Остальные слуги и вовсе прячутся в страхе. Леониде на вершине власти не нужен никто. Агис будет послушно исполнять ее повеления. «Торжество любви» обернулось торжеством политической лжи.
Надо признать, начинающая актриса, успевшая, правда, сыграть до этого Нину Заречную в «Балтийском доме» вместе с Багдонасом, Адомайтисом и Будрайтисом, сделала немало в дебютной роли как актриса Театра Комедии. За исключением первой сцены она одолела лавину текста, показала недюжинный темперамент и способность к развитию образа. От первой до последней картины Леонида меняется постоянно. Статика мизансцен — вина режиссера, занятого словесной вязью.
Однако галантный Мишель Раскин дарует последний крупный план не Дарие Лятецкой, а Ирине Мазуркевич. С Леонидой-то все ясно. Леонтина — Мазуркевич долго смотрит в темный зал и уходит, отворяя загадочную дверцу. За дверцей виден свет. Впервые вдохнув воздух любви (пусть и обманчивый), она, возможно, покончит жизнь самоубийством — к прежней нежизни или покою возврата нет. А может, будет бесплодно мечтать о не существовавшем пылком Фокионе (переодетая Леонида). Мужчина Гермократ спускается в партер — он спасется в своем рационализме. А вот женщине с пробитым «панцирем» это не удастся. Видимо, мы тоже должны остаться в сомнении, способны ли на искренние чувства или живем по инерции. А любитель театра после финала остается с проблемой: забытый Мариво нам нужен, это ясно, но как научиться его эмоционально обольщать?
Вернуться к списку новостей
