Казакова: Живем как в сказке // Культура. 2011. 20-26 янв.
Все фотографии ()
Для нее
все это совершенно непринципиально, потому что в состоянии внутреннего
творческого процесса она существует постоянно, ежедневно и ежеминутно, не
отвлекаясь ни на какие даты. Хотя не столь давно можно было отметить еще одну –
15 лет на посту худрука Театра комедии. Спокойными и безоблачными эти годы не
назовешь никак. Ее театр, несмотря на приписанность к “легкому жанру”, не раз
оказывался в центре острых дискуссий, а саму Казакову в чем только не упрекали.
Ну, например, в отсутствии чувства юмора. Быть может, потому что она
категорически не согласна с этой самой жанровой легкостью. А комедия, особенно
русская, для нее – такой же повод к постановке больных и острых вопросов, как и
самая высокая драма. В репертуаре сегодняшнего Акимовского театра вы обнаружите
минимум вездесущего Куни, зато вдоволь произведений Е.Шварца и А.Сухово-Кобылина,
Н.Гоголя и А.Островского, А.Вампилова и У.Шекспира, К.Гольдони и О.Уайльда,
С.Моэма и Б.Нушича, К.Чапека и Э.Де Филиппо. Да и режиссерские работы Казаковой
отличаются серьезной подробностью, умением в персонаже разглядеть живого человека,
интересного сегодняшнему зрителю. С последним она никогда не играет в поддавки,
не опускается до уровня “чего изволите?”
Но не
меньше, чем творчество, Татьяну Сергеевну волнуют проблемы иные – общие для
всей российской театральной ситуации. Волнуют по-настоящему, лично, заставляя
формулировать основные вопросы и искать на них ответы. Казакова, конечно же,
один из последних театральных идеалистов, сохраняющих притом современную
трезвость мысли. Поэтому и наш разговор тоже получился совсем не юбилейным.
– Определяющее состояние сегодняшнего общества – это огромное внутреннее напряжение. В том числе и в театре. Там самое главное – беспокойство о его дальнейшей судьбе. Мне кажется, на это по-прежнему влияют два фактора: остаточный принцип финансирования и отсутствие закона о театре. И до тех пор, пока эти положения не изменятся, ситуация будет напоминать болото.
– Первый раз мы с вами беседовали лет десять назад. И тогда наш разговор тоже начался с закона о театре. Неужели с тех пор ничего не изменилось?
– Нет. И никуда не сдвинулось, осталось в той же яме. Ведь что такое остаточное финансирование? Вам выделяют вспомоществование, несоразмерное с истинными потребностями театра. Но, с другой стороны, никто и не знает, сколько денег нужно, чтобы содержать театр на должном уровне. Это никак не определено и не регламентировано. Зато идут постоянные разговоры об автономных учреждениях. Кто сочиняет этот закон и будет заниматься его внедрением? Почему он изначально не обсуждается людьми театра?
– И кто же его сочиняет?
– Александр Калягин сказал: “Бухгалтеры”. Какова его сверхзадача, говоря языком сцены? Снять с государства ответственность за содержание театра. Это ведет к тому, что количество театров будет сокращено, а финансирование оставшихся урезано. И никто не гарантирует того, что театр, оказавшись в трудной ситуации, останется театром, а не будет перепрофилирован в иную бюджетную организацию. Театр же без дотации, без государственной поддержки существовать не может. К тому же все формулировки пока туманны и неопределенны. Вроде бы гарантируется зарплата творческому составу. Могут дать деньги на новые постановки, а могут и нет. Возможны некие госзаказы. Опять же: кто будет заказывать? Что? И потом, неужели кто-то считает, что сокращение ряда российских театров принесет прибыль отечественной экономике и она расцветет? Покажите нам этих людей, мы должны знать героев сегодняшнего дня. Я-то лично считаю, что для такой огромной страны, как Россия, 600 театров – это немного, а, может быть, даже и мало. Поэтому надо учить этих “бухгалтеров” правилам и законам культуры, чтобы они знали, чем руководят. А если они этого не знают, то и права не имеют не то что законы издавать, но даже рассуждать об этом. Этим должны заниматься сами люди театра, и такой закон должен идти не сверху, а снизу.
– Но этого нет?
– Нет, потому что существует еще одно зло – люди театра не объединяются и не выражают своего мнения, протеста.
– Почему?
– Потому что все разобщены, каждый живет своим театром и сегодняшним днем.
– Но если действительно речь идет “о жизни и смерти” театров, то руководители предпочитают тихо скончаться вместе со своим коллективом?
– Да нет. Люди думают, что их почему-то это не коснется, пронесет. Вот так и живем, как в сказке: идем туда, не знаем куда.
– Раз вы столько об этом думаете, значит, у вас есть некий вариант противодействия?
– Я считаю, что нужно собирать внеочередной съезд театральных деятелей с одним-единственным вопросом на повестке дня: закон о театре. Поймите, он же никому не нужен, кроме нас самих, людей, которые в театре работают. А с чиновниками можно разговаривать только на языке закона. Все остальные высокие материи для них ничто. Мы, люди театра, должны формулировать этот закон, биться за него. Не одному же Калягину этим заниматься!
– А он уделяет этому много внимания?
– Конечно. Вы даже не представляете, каких усилий стоит что-то пробить у чиновников. Какой надо обладать энергетикой и стойкостью, чтобы что-то тормозить, поворачивать, объяснять и т.д. Ведь остаточный принцип финансирования ведет к формированию остаточных понятий о культуре у чиновников в том числе. Ну подумаешь – культура. Чудовищно! Поэтому закон о театре – наша единственная охранная грамота. А автономия – это просто преступление. Это может стать таким же ударом, как разрушение промышленности в стране. Ведь все, что касается культуры и духовности, не имеет материального эквивалента. Кстати, наш губернатор Валентина Матвиенко сказала: пока я в городе, никаких сокращений быть не может. И я ей верю, потому что за последние годы никто не сделал столько для театров, сколько сделала она. Даже в кризис у нас в Петербурге открывались новые театры, вкладывались огромные средства в ремонт помещений. Но придет кто-то другой, сошлется на какой-нибудь закон и все…
– Но, согласитесь, сейчас много претензий предъявляется к качественной стороне театральной работы. Да и количество интеллигентной и интеллектуальной публики резко сократилось. Многие режиссеры сознательно идут на снижение репертуарной планки, чтобы заполнить зал.
– На самом деле, это самая большая проблема, с которой ты сталкиваешься сегодня. Но, помню, когда я еще училась, все ругали Марка Захарова за “Юнону” и “Авось”, “Звезду и смерть Хоакина Мурьеты”. Мол, на что он растрачивает свой талант! На это Марк Анатольевич ответил: для меня переполненный зал дороже любой хвалебной статьи. А сегодня “Юнона” и “Авось” – это факт культуры, национальное театральное достояние. Ответ здесь найти трудно. Но мы не должны отказываться от того, что имеем, от системы репертуарного театра. Да, времена не выбирают. Да, произошла резкая смена приоритетов, отношения к искусству. Но нельзя просто сокращать театры, ориентирующиеся на эту изменившуюся публику. Театр должен говорить жизни “да”! Добиваться зрительского интереса, но не опускаться до уровня ширпотреба. Эта задача стоит абсолютно перед всеми.
– Не уверена, что все худруки и тем более режиссеры считают так же. Кого-то манят легкий успех и быстрая наполняемость кассы.
– А это уже зависит от личностей, стоящих во главе театра. И давайте немного оглянемся назад. Долгое время никто ведь не занимался ни режиссурой, ни тем, что будет после великих мастеров. Мы сегодня переживаем период, когда целое режиссерское поколение оказалось вышибленным из театра по одной причине: никто не верил, что эти люди могут состояться. И потенциальные лидеры уезжали, спивались или кончали жизнь самоубийством. Люди моего поколения пришли в профессию, когда уже тлели костры великих театров. Заканчивались эпохи Товстоногова, Эфроса. Лично для меня самым ярким впечатлением после них стал Анатолий Васильев. Давайте вспомним его судьбу. Когда он учился, все понимали, что это незаурядный парень. Но после окончания института он отправился работать… в Тюмень. И вернулся в Москву только благодаря усилиям Марии Иосифовны Кнебель, которая в свое время сделала то же и для Эфроса. Дали ему театр? Нет. Он работал во МХАТе, в Театре имени Станиславского, где поставил спектакли, вошедшие в историю российского театра. Я имею в виду “Первый вариант “Вассы Железновой”, “Взрослую дочь молодого человека”. Вместе с Борисом Морозовым и Иосифом Райхельгаузом, тоже учениками Андрея Попова, они работали на Театр с большой буквы. Такой, где отношение к делу совершенно иное, где репетиционный процесс был скрупулезным и подробным, а самым главным считался именно художественный результат. Но Васильев мне сам рассказывал, как в 23 часа его за шкирку выкидывали из театра, потому что пожарные выключали свет. Его репетиции вызывали уныние и раздражение, потому что он работал медленно и долго. Администрация его просто ненавидела, ведь спектакли полагалось выпускать быстро, один за другим. А потом в Театре имени Станиславского появился новый главный режиссер Александр Товстоногов, и все закончилось. Вот вы скажите мне. Лидер, бесспорный талант – почему ему нельзя было сразу дать театр? И, мне кажется, если бы это случилось вовремя, мы бы не имели сегодня такого печального финала и потери.
– У нас вообще театральные назначения порой выглядят, мягко говоря, случайными.
– Правильно. Здесь много вопросов. Кто выявляет потенциальных театральных лидеров? По каким критериям? Может быть, уместен был бы некий экспертный совет, состоящий из бесспорных художественных авторитетов и обладающий полномочиями по рекомендации того или иного режиссера.
– В конкретный театр?
– Именно. В конкретный государственный театр. И тогда талантливому режиссеру не надо будет идти в подвал, собирать людей, пробиваться, выживать. Вот они стоят, театры… И там не хватает артистов, режиссеров и прочих профессионалов. Существует момент распыления всего и вся, и прежде всего распыления духовного. Да, время изменилось. Люди раньше жили идеей, существовало понятие: “дело, которому ты служишь”. Прежде стыдно было говорить: я делаю это исключительно за деньги. А сейчас не стыдно. Сегодня ничего не стыдно. И так считают и ведут себя не только молодые артисты и режиссеры. Пример-то им кто подает? Звезды. Приоритеты сменились, планка личности занижена. Нет душевных устремлений. Надо просто выживать, зарабатывать деньги. Хотя, конечно, можно сказать, что так было всегда. Но я-то лично застала то время и тех людей, которые жили по-другому и говорили: “Репетиция – любовь моя”. Помню, как Ольга Яковлева приходила на спектакль за три с половиной часа и готовилась к нему. Такого отношения к работе сейчас вы не найдете нигде. Сегодня говорят: время – деньги, быстрей, бегом. И мимо чего? Мимо смысла бытия. А потом расплачиваются кризисами, депрессиями.
– Но внутренняя жизнь театра сегодня не слишком располагает к душевным отдачам.
– А я все равно считаю, что театр может существовать как дом, гнездо, товарищество, сообщество. Но сейчас режиссер приходит не в сообщество, а в некое разрозненное, больное, раздираемое внутренними противоречиями сборище людей, которые случайно собрались вместе. Они не объединены ни школой, ни общностью критериев. Есть только “я”. И от режиссера артисты требуют лишь одного – чтобы их обслуживали. Но театр не должен повсеместно превращаться в прокатную площадку, где главным становится производство, а не творчество. Да, наверное, такие образцы должны существовать, где во главе стоят директора. Худруки им не нужны, они раздражают, действуют на нервы, не желая выпускать новый спектакль каждые два месяца. Но ведь если ты долго ставишь спектакль, а он потом живет десять – пятнадцать лет и собирает полные залы, это экономически выгоднее. Думаете, это я сказала? Нет. Константин Сергеевич Станиславский.
Беседу вела Ирина АЛПАТОВА
– Определяющее состояние сегодняшнего общества – это огромное внутреннее напряжение. В том числе и в театре. Там самое главное – беспокойство о его дальнейшей судьбе. Мне кажется, на это по-прежнему влияют два фактора: остаточный принцип финансирования и отсутствие закона о театре. И до тех пор, пока эти положения не изменятся, ситуация будет напоминать болото.
– Первый раз мы с вами беседовали лет десять назад. И тогда наш разговор тоже начался с закона о театре. Неужели с тех пор ничего не изменилось?
– Нет. И никуда не сдвинулось, осталось в той же яме. Ведь что такое остаточное финансирование? Вам выделяют вспомоществование, несоразмерное с истинными потребностями театра. Но, с другой стороны, никто и не знает, сколько денег нужно, чтобы содержать театр на должном уровне. Это никак не определено и не регламентировано. Зато идут постоянные разговоры об автономных учреждениях. Кто сочиняет этот закон и будет заниматься его внедрением? Почему он изначально не обсуждается людьми театра?
– И кто же его сочиняет?
– Александр Калягин сказал: “Бухгалтеры”. Какова его сверхзадача, говоря языком сцены? Снять с государства ответственность за содержание театра. Это ведет к тому, что количество театров будет сокращено, а финансирование оставшихся урезано. И никто не гарантирует того, что театр, оказавшись в трудной ситуации, останется театром, а не будет перепрофилирован в иную бюджетную организацию. Театр же без дотации, без государственной поддержки существовать не может. К тому же все формулировки пока туманны и неопределенны. Вроде бы гарантируется зарплата творческому составу. Могут дать деньги на новые постановки, а могут и нет. Возможны некие госзаказы. Опять же: кто будет заказывать? Что? И потом, неужели кто-то считает, что сокращение ряда российских театров принесет прибыль отечественной экономике и она расцветет? Покажите нам этих людей, мы должны знать героев сегодняшнего дня. Я-то лично считаю, что для такой огромной страны, как Россия, 600 театров – это немного, а, может быть, даже и мало. Поэтому надо учить этих “бухгалтеров” правилам и законам культуры, чтобы они знали, чем руководят. А если они этого не знают, то и права не имеют не то что законы издавать, но даже рассуждать об этом. Этим должны заниматься сами люди театра, и такой закон должен идти не сверху, а снизу.
– Но этого нет?
– Нет, потому что существует еще одно зло – люди театра не объединяются и не выражают своего мнения, протеста.
– Почему?
– Потому что все разобщены, каждый живет своим театром и сегодняшним днем.
– Но если действительно речь идет “о жизни и смерти” театров, то руководители предпочитают тихо скончаться вместе со своим коллективом?
– Да нет. Люди думают, что их почему-то это не коснется, пронесет. Вот так и живем, как в сказке: идем туда, не знаем куда.
– Раз вы столько об этом думаете, значит, у вас есть некий вариант противодействия?
– Я считаю, что нужно собирать внеочередной съезд театральных деятелей с одним-единственным вопросом на повестке дня: закон о театре. Поймите, он же никому не нужен, кроме нас самих, людей, которые в театре работают. А с чиновниками можно разговаривать только на языке закона. Все остальные высокие материи для них ничто. Мы, люди театра, должны формулировать этот закон, биться за него. Не одному же Калягину этим заниматься!
– А он уделяет этому много внимания?
– Конечно. Вы даже не представляете, каких усилий стоит что-то пробить у чиновников. Какой надо обладать энергетикой и стойкостью, чтобы что-то тормозить, поворачивать, объяснять и т.д. Ведь остаточный принцип финансирования ведет к формированию остаточных понятий о культуре у чиновников в том числе. Ну подумаешь – культура. Чудовищно! Поэтому закон о театре – наша единственная охранная грамота. А автономия – это просто преступление. Это может стать таким же ударом, как разрушение промышленности в стране. Ведь все, что касается культуры и духовности, не имеет материального эквивалента. Кстати, наш губернатор Валентина Матвиенко сказала: пока я в городе, никаких сокращений быть не может. И я ей верю, потому что за последние годы никто не сделал столько для театров, сколько сделала она. Даже в кризис у нас в Петербурге открывались новые театры, вкладывались огромные средства в ремонт помещений. Но придет кто-то другой, сошлется на какой-нибудь закон и все…
– Но, согласитесь, сейчас много претензий предъявляется к качественной стороне театральной работы. Да и количество интеллигентной и интеллектуальной публики резко сократилось. Многие режиссеры сознательно идут на снижение репертуарной планки, чтобы заполнить зал.
– На самом деле, это самая большая проблема, с которой ты сталкиваешься сегодня. Но, помню, когда я еще училась, все ругали Марка Захарова за “Юнону” и “Авось”, “Звезду и смерть Хоакина Мурьеты”. Мол, на что он растрачивает свой талант! На это Марк Анатольевич ответил: для меня переполненный зал дороже любой хвалебной статьи. А сегодня “Юнона” и “Авось” – это факт культуры, национальное театральное достояние. Ответ здесь найти трудно. Но мы не должны отказываться от того, что имеем, от системы репертуарного театра. Да, времена не выбирают. Да, произошла резкая смена приоритетов, отношения к искусству. Но нельзя просто сокращать театры, ориентирующиеся на эту изменившуюся публику. Театр должен говорить жизни “да”! Добиваться зрительского интереса, но не опускаться до уровня ширпотреба. Эта задача стоит абсолютно перед всеми.
– Не уверена, что все худруки и тем более режиссеры считают так же. Кого-то манят легкий успех и быстрая наполняемость кассы.
– А это уже зависит от личностей, стоящих во главе театра. И давайте немного оглянемся назад. Долгое время никто ведь не занимался ни режиссурой, ни тем, что будет после великих мастеров. Мы сегодня переживаем период, когда целое режиссерское поколение оказалось вышибленным из театра по одной причине: никто не верил, что эти люди могут состояться. И потенциальные лидеры уезжали, спивались или кончали жизнь самоубийством. Люди моего поколения пришли в профессию, когда уже тлели костры великих театров. Заканчивались эпохи Товстоногова, Эфроса. Лично для меня самым ярким впечатлением после них стал Анатолий Васильев. Давайте вспомним его судьбу. Когда он учился, все понимали, что это незаурядный парень. Но после окончания института он отправился работать… в Тюмень. И вернулся в Москву только благодаря усилиям Марии Иосифовны Кнебель, которая в свое время сделала то же и для Эфроса. Дали ему театр? Нет. Он работал во МХАТе, в Театре имени Станиславского, где поставил спектакли, вошедшие в историю российского театра. Я имею в виду “Первый вариант “Вассы Железновой”, “Взрослую дочь молодого человека”. Вместе с Борисом Морозовым и Иосифом Райхельгаузом, тоже учениками Андрея Попова, они работали на Театр с большой буквы. Такой, где отношение к делу совершенно иное, где репетиционный процесс был скрупулезным и подробным, а самым главным считался именно художественный результат. Но Васильев мне сам рассказывал, как в 23 часа его за шкирку выкидывали из театра, потому что пожарные выключали свет. Его репетиции вызывали уныние и раздражение, потому что он работал медленно и долго. Администрация его просто ненавидела, ведь спектакли полагалось выпускать быстро, один за другим. А потом в Театре имени Станиславского появился новый главный режиссер Александр Товстоногов, и все закончилось. Вот вы скажите мне. Лидер, бесспорный талант – почему ему нельзя было сразу дать театр? И, мне кажется, если бы это случилось вовремя, мы бы не имели сегодня такого печального финала и потери.
– У нас вообще театральные назначения порой выглядят, мягко говоря, случайными.
– Правильно. Здесь много вопросов. Кто выявляет потенциальных театральных лидеров? По каким критериям? Может быть, уместен был бы некий экспертный совет, состоящий из бесспорных художественных авторитетов и обладающий полномочиями по рекомендации того или иного режиссера.
– В конкретный театр?
– Именно. В конкретный государственный театр. И тогда талантливому режиссеру не надо будет идти в подвал, собирать людей, пробиваться, выживать. Вот они стоят, театры… И там не хватает артистов, режиссеров и прочих профессионалов. Существует момент распыления всего и вся, и прежде всего распыления духовного. Да, время изменилось. Люди раньше жили идеей, существовало понятие: “дело, которому ты служишь”. Прежде стыдно было говорить: я делаю это исключительно за деньги. А сейчас не стыдно. Сегодня ничего не стыдно. И так считают и ведут себя не только молодые артисты и режиссеры. Пример-то им кто подает? Звезды. Приоритеты сменились, планка личности занижена. Нет душевных устремлений. Надо просто выживать, зарабатывать деньги. Хотя, конечно, можно сказать, что так было всегда. Но я-то лично застала то время и тех людей, которые жили по-другому и говорили: “Репетиция – любовь моя”. Помню, как Ольга Яковлева приходила на спектакль за три с половиной часа и готовилась к нему. Такого отношения к работе сейчас вы не найдете нигде. Сегодня говорят: время – деньги, быстрей, бегом. И мимо чего? Мимо смысла бытия. А потом расплачиваются кризисами, депрессиями.
– Но внутренняя жизнь театра сегодня не слишком располагает к душевным отдачам.
– А я все равно считаю, что театр может существовать как дом, гнездо, товарищество, сообщество. Но сейчас режиссер приходит не в сообщество, а в некое разрозненное, больное, раздираемое внутренними противоречиями сборище людей, которые случайно собрались вместе. Они не объединены ни школой, ни общностью критериев. Есть только “я”. И от режиссера артисты требуют лишь одного – чтобы их обслуживали. Но театр не должен повсеместно превращаться в прокатную площадку, где главным становится производство, а не творчество. Да, наверное, такие образцы должны существовать, где во главе стоят директора. Худруки им не нужны, они раздражают, действуют на нервы, не желая выпускать новый спектакль каждые два месяца. Но ведь если ты долго ставишь спектакль, а он потом живет десять – пятнадцать лет и собирает полные залы, это экономически выгоднее. Думаете, это я сказала? Нет. Константин Сергеевич Станиславский.
Беседу вела Ирина АЛПАТОВА
Вернуться к списку новостей
