Вера Карпова: «Когда меня убивали, кровь лилась не туда…»//Невское время. 2012. 6 февр.
Все фотографии ()
Принцесса-подросток Анунциата и Алёна Ивановна, отвратительная
процентщица, которую убивает Раскольников. Между этими двумя ролями Веры
Карповой, которая сегодня отмечает круглую-прекруглую дату, уместилась долгая и
насыщенная творческая жизнь: шесть десятков ролей в театре и кино, не считая
радиоспектаклей…
– Вера Александровна, давайте с вами вспомним…
– Как начинаешь вспоминать, такого навспоминаешь, чего и не было никогда. Это не мои слова – Наташи Ростовой. Как только нарисовывается очередной нолик на моём возрасте, в гримёрную начинают ползти журналисты. И я им свою биографию всё рассказываю-рассказываю…
– Читала. Про ваше детство в Фонтанном доме, про вашу соседку, строгую тётю в чёрном, которая впоследствии оказалась Анной Андреевной Ахматовой; про то, как однажды на занятиях в кружке художественного слова во Дворце пионеров вы «перечитали» Серёжу Юрского, за что получили приз – карандаш…
– Давно пора сочинить про себя что-то новенькое. Правда, тогда это буду не я. Так про что будем вспоминать?
– Давайте про студенческую юность. Почему вы из Петербурга, ой, простите, Ленинграда поехали поступать в Москву?
– А здесь меня не приняли. Пришлось идти на юридический, а через год опять поступать. Но время даром не потеряла. Всего за год я получила столько знаний, что потом, в «Щуке», мне этого с лихвой хватило, чтобы легко сдавать политэкономию, диалектику и историю языкознания пополам с марксизмом. За эти предметы, даже если ты не сдал вовремя зачёт, мог сразу же вылететь. Но у меня проблем не было. В Москве мы снимали угол на двоих с подружкой. Стипендия была 220, а угол – 300 рублей. Жили в подвале у дворника тёти Паши. – Что такое снимать угол? – На одной кровати спит хозяйка с дочкой, а на второй – мы с подружкой валетом. Коленки упирались в мокрую стенку. Училась и старалась не пропустить ни одной театральной премьеры. Вот тогда в первый раз увидела в Москве постановку Николая Акимова, это была пьеса Назыма Хикмета. Детектив. Акимов придумал зеркало вместо потолка под определённым углом. Когда кто-то поднимался на сцену, зрители его уже видели, а актёры – нет. Вот это был ход!
– Свой первый выход на сцену помните?
– Сцена была Театра имени Вахтангова, где блистали звёзды первой величины. Мы играли в массовках. Мне надо было выносить какого-то ребёнка. Я пошла не туда, заблудилась…
– У вас ведь какой-то необыкновенно звёздный курс был.
– Все – заслуженные и народные. Саша Ширвиндт, Володя Земляникин, Инна Ульянова, Лев Борисов, брат Олега Борисова, Рая Куркина, она потом вышла замуж за Володю Мотыля и сыграла жену Верещагина в «Белом солнце пустыни»… Меня все мамы любили, подкармливали. Мама одна у нас осталась – у Нины Дорошиной, 3 ноября ей было 100 лет. До сих пор обо мне спрашивает: «Как там Верочка, доченька моя?» Ты представляешь, мы с Ниной до сих пор переписываемся по старинке. Ты уж и не знаешь, наверное, как это делается: берёшь конверт, листочки из тетрадки, пишешь. Я четыре страницы мелким почерком, а Нина – шесть. Своё настроение передаём друг другу. Когда я задерживаюсь с ответом, Нина звонит Саше, моему племяннику, в панике: что случилось, почему от Верки нет писем уже две недели…
– Весело учились?
– Один раз меня запихнули в аудиторию и дверь держат. А там Володя Этуш репетирует. Всё понял и говорит: «Ну посидите, посмотрите…» В другой раз мы проходили практику. Стою за кулисами, жду своего выхода, а мне говорят: «Подержи канат». Там канат свисал откуда-то. Я держу. Стою пять минут, десять, надо на сцену выходить, я нервничаю, но держу, отпустить боюсь, вдруг что-то брякнется. Идёт кто-то, я прошу, чуть не плачу: «Подержите, пожалуйста, а то мне на сцену!» Меня спрашивают – зачем держать-то? Вот такие были шуточки. – А после окончания вас и Инну Ульянову заприметил знаменитый Акимов… – И ещё Сашу Ширвиндта, но он в Ленинград не поехал, он москвич. И Акимов ещё не был таким знаменитым. Я приехала, позвонила по телефону. Женский голос откликнулся: «Вы не Карпова? Срочно идите в театр!» Это была Елена Владимировна Юнгер, жена Николая Павловича. Я прихожу, мне говорят: «На пятый этаж». Там репетиция. Увидели меня, заулыбались: «А вот и Бетти». Это была пьеса Пристли «Опасный поворот», её в отсутствие Акимова возобновлял другой режиссёр. Ой, ну какая же я Бетти, я – «горшок»! Таких, как я, – девочек, которые могли играть мальчиков, – «горшками» называли, на каждом курсе было по парочке «горшков»! А Бетти – хоть и юная, но дама с опытом. Надо было садиться на колени к актёру, ощущение было такое, что взобралась на поленницу, а поленница сыплется.
– Каким вам запомнился Николай Павлович?
– Я представляла его таким… высоким, как Охлопков, красивым, как Завадский. Он оказался другим. Увидел спектакль, посмотрел на меня своими завораживающими аквамариновыми глазами (когда он приходил с разборок в горкоме, глаза у него становились белыми) и сказал: «Будем работать». На профсоюзные собрания, где выступал Акимов, можно было продавать билеты, так он говорил смешно, все пересказывали друг другу его фразочки. Не потому, что хотел сострить, это был способ мышления. «Художники меня считают режиссёром, – говорил он, – режиссёры – художником. Считайте, что я – фотограф-любитель». Или: «Молодой щенок гораздо лучше старой райской птицы». Или: «Давая дорогу молодёжи, ставьте её вдоль дороги, а не поперёк».
– Хотите, я тоже внесу свою лепту: «Те, кому образование не позволяет откапывать мёртвое искусство, с успехом закапывают живое».
– Одиннадцать лет работы с Акимовым – это было такое счастье! Когда что-то получалось, Акимов говорил: «Вот как вкусно мы сделали…»
– А когда Акимова не стало…
– К нам приходили разные режиссёры. Философский Голиков, неудержимый Фоменко, великолепный Левитин, необычный Виктюк, классически сдержанный Аксёнов… Со всеми было дружеское творчество и творческая дружба. Помню все свои роли. Бывало, что плакала – как это играть?! «Домик» Валентина Катаева ставил Александр Аркадьевич Белинский. Там я была Есаулова из горкома, она занимается проблемами водопровода, канализации и трамвая одновременно. Снимает главного героя с должности… Витю Сухорукова, тогда молодого ещё артиста, я по-товарищески попросила помочь мне пол подциклевать. Он пришёл и спрашивает: «Почему плачешь?» Да не знаю, что делать, говорю. И мы прямо у меня дома стали вместе придумывать мою Есаулову. Так появился у неё прорезиненный плащ-палатка. Не плащ, а шкаф какой-то! На сцене я сбрасывала этот плащ и возникала – в исполкомовском костюмчике, с причёской «чкаловка»… Всё работало на образ. Катаев пришёл на банкет по случаю премьеры. Поздравил всех, а потом спрашивает: «А кто играл Есаулову?» Не узнал меня, хоть я напротив сидела.
– Вера Александровна, а почему не случился ваш роман с кинематографом?
– Ты права, действительно не случился. Вот, например, картина «Неподдающиеся». Я туда попала случайно. У нас были гастроли в Одессе, а Юра Чулюкин начинал снимать этот фильм. Мне написали целую роль, смешную. Мы должны были втроём всегда ходить, мальчишек трое и девчонок трое. Я снялась в нескольких эпизодах, в парке. А потом начались съёмки на заводе. Ночью, потому что днём завод работал. Нас учили работать на станках. Ты знаешь, Наде даже предлагали на заводе остаться, так у неё здорово получалось. Но по ночам… Отснялась я как-то, а утром у меня прогон спектакля. Тяжело. Я пропускала-пропускала, и мою роль сократили. Режиссёр обиделся. Сказал: «Дайте ей 200 рублей». И мне: «Всё! Больше ты на «Мосфильме» ни у кого никогда сниматься не будешь!» Озвучивала меня другая актриса. Театр для меня всегда на первом месте был.
– И, наконец, про вашу старуху-процент-щицу в сериале «Преступление и наказание» Дмитрия Светозарова… У вас такая коварная старуха получилась, хитрая. И жалкая.
– Моя старуха почти танцует вокруг Раскольникова. Помню, что, когда меня убивали, кровь всё время не туда лилась. Дубль за дублем. Еле вырвалась вся окровавленная домой. А когда дело дошло до убийства старухиной племянницы, актёр Кошевой вдруг упал в обморок. Утром на другой день должны были снимать сцену, как он срезает у меня кипарисовый крест, ладанку и ключи. Заметь – настоящим топором. Он наклонился надо мной, я вижу острое как бритва лезвие. Страшно! А оператор сзади: «Только бы не упал в обморок, как вчера, а то никакая «скорая» ей не поможет…» Потом, когда мы встретились, Володя Кошевой сказал: «Я что, по такой головочке топориком ударял?!»
– Вера Александровна, с высоты своего жизненного опыта посмотрите вокруг и скажите: кого вы видите – злых людей или добрых?
– Добрых, конечно. Их намного больше.
// Беседовала Эльвира Дажунц
– Вера Александровна, давайте с вами вспомним…
– Как начинаешь вспоминать, такого навспоминаешь, чего и не было никогда. Это не мои слова – Наташи Ростовой. Как только нарисовывается очередной нолик на моём возрасте, в гримёрную начинают ползти журналисты. И я им свою биографию всё рассказываю-рассказываю…
– Читала. Про ваше детство в Фонтанном доме, про вашу соседку, строгую тётю в чёрном, которая впоследствии оказалась Анной Андреевной Ахматовой; про то, как однажды на занятиях в кружке художественного слова во Дворце пионеров вы «перечитали» Серёжу Юрского, за что получили приз – карандаш…
– Давно пора сочинить про себя что-то новенькое. Правда, тогда это буду не я. Так про что будем вспоминать?
– Давайте про студенческую юность. Почему вы из Петербурга, ой, простите, Ленинграда поехали поступать в Москву?
– А здесь меня не приняли. Пришлось идти на юридический, а через год опять поступать. Но время даром не потеряла. Всего за год я получила столько знаний, что потом, в «Щуке», мне этого с лихвой хватило, чтобы легко сдавать политэкономию, диалектику и историю языкознания пополам с марксизмом. За эти предметы, даже если ты не сдал вовремя зачёт, мог сразу же вылететь. Но у меня проблем не было. В Москве мы снимали угол на двоих с подружкой. Стипендия была 220, а угол – 300 рублей. Жили в подвале у дворника тёти Паши. – Что такое снимать угол? – На одной кровати спит хозяйка с дочкой, а на второй – мы с подружкой валетом. Коленки упирались в мокрую стенку. Училась и старалась не пропустить ни одной театральной премьеры. Вот тогда в первый раз увидела в Москве постановку Николая Акимова, это была пьеса Назыма Хикмета. Детектив. Акимов придумал зеркало вместо потолка под определённым углом. Когда кто-то поднимался на сцену, зрители его уже видели, а актёры – нет. Вот это был ход!
– Свой первый выход на сцену помните?
– Сцена была Театра имени Вахтангова, где блистали звёзды первой величины. Мы играли в массовках. Мне надо было выносить какого-то ребёнка. Я пошла не туда, заблудилась…
– У вас ведь какой-то необыкновенно звёздный курс был.
– Все – заслуженные и народные. Саша Ширвиндт, Володя Земляникин, Инна Ульянова, Лев Борисов, брат Олега Борисова, Рая Куркина, она потом вышла замуж за Володю Мотыля и сыграла жену Верещагина в «Белом солнце пустыни»… Меня все мамы любили, подкармливали. Мама одна у нас осталась – у Нины Дорошиной, 3 ноября ей было 100 лет. До сих пор обо мне спрашивает: «Как там Верочка, доченька моя?» Ты представляешь, мы с Ниной до сих пор переписываемся по старинке. Ты уж и не знаешь, наверное, как это делается: берёшь конверт, листочки из тетрадки, пишешь. Я четыре страницы мелким почерком, а Нина – шесть. Своё настроение передаём друг другу. Когда я задерживаюсь с ответом, Нина звонит Саше, моему племяннику, в панике: что случилось, почему от Верки нет писем уже две недели…
– Весело учились?
– Один раз меня запихнули в аудиторию и дверь держат. А там Володя Этуш репетирует. Всё понял и говорит: «Ну посидите, посмотрите…» В другой раз мы проходили практику. Стою за кулисами, жду своего выхода, а мне говорят: «Подержи канат». Там канат свисал откуда-то. Я держу. Стою пять минут, десять, надо на сцену выходить, я нервничаю, но держу, отпустить боюсь, вдруг что-то брякнется. Идёт кто-то, я прошу, чуть не плачу: «Подержите, пожалуйста, а то мне на сцену!» Меня спрашивают – зачем держать-то? Вот такие были шуточки. – А после окончания вас и Инну Ульянову заприметил знаменитый Акимов… – И ещё Сашу Ширвиндта, но он в Ленинград не поехал, он москвич. И Акимов ещё не был таким знаменитым. Я приехала, позвонила по телефону. Женский голос откликнулся: «Вы не Карпова? Срочно идите в театр!» Это была Елена Владимировна Юнгер, жена Николая Павловича. Я прихожу, мне говорят: «На пятый этаж». Там репетиция. Увидели меня, заулыбались: «А вот и Бетти». Это была пьеса Пристли «Опасный поворот», её в отсутствие Акимова возобновлял другой режиссёр. Ой, ну какая же я Бетти, я – «горшок»! Таких, как я, – девочек, которые могли играть мальчиков, – «горшками» называли, на каждом курсе было по парочке «горшков»! А Бетти – хоть и юная, но дама с опытом. Надо было садиться на колени к актёру, ощущение было такое, что взобралась на поленницу, а поленница сыплется.
– Каким вам запомнился Николай Павлович?
– Я представляла его таким… высоким, как Охлопков, красивым, как Завадский. Он оказался другим. Увидел спектакль, посмотрел на меня своими завораживающими аквамариновыми глазами (когда он приходил с разборок в горкоме, глаза у него становились белыми) и сказал: «Будем работать». На профсоюзные собрания, где выступал Акимов, можно было продавать билеты, так он говорил смешно, все пересказывали друг другу его фразочки. Не потому, что хотел сострить, это был способ мышления. «Художники меня считают режиссёром, – говорил он, – режиссёры – художником. Считайте, что я – фотограф-любитель». Или: «Молодой щенок гораздо лучше старой райской птицы». Или: «Давая дорогу молодёжи, ставьте её вдоль дороги, а не поперёк».
– Хотите, я тоже внесу свою лепту: «Те, кому образование не позволяет откапывать мёртвое искусство, с успехом закапывают живое».
– Одиннадцать лет работы с Акимовым – это было такое счастье! Когда что-то получалось, Акимов говорил: «Вот как вкусно мы сделали…»
– А когда Акимова не стало…
– К нам приходили разные режиссёры. Философский Голиков, неудержимый Фоменко, великолепный Левитин, необычный Виктюк, классически сдержанный Аксёнов… Со всеми было дружеское творчество и творческая дружба. Помню все свои роли. Бывало, что плакала – как это играть?! «Домик» Валентина Катаева ставил Александр Аркадьевич Белинский. Там я была Есаулова из горкома, она занимается проблемами водопровода, канализации и трамвая одновременно. Снимает главного героя с должности… Витю Сухорукова, тогда молодого ещё артиста, я по-товарищески попросила помочь мне пол подциклевать. Он пришёл и спрашивает: «Почему плачешь?» Да не знаю, что делать, говорю. И мы прямо у меня дома стали вместе придумывать мою Есаулову. Так появился у неё прорезиненный плащ-палатка. Не плащ, а шкаф какой-то! На сцене я сбрасывала этот плащ и возникала – в исполкомовском костюмчике, с причёской «чкаловка»… Всё работало на образ. Катаев пришёл на банкет по случаю премьеры. Поздравил всех, а потом спрашивает: «А кто играл Есаулову?» Не узнал меня, хоть я напротив сидела.
– Вера Александровна, а почему не случился ваш роман с кинематографом?
– Ты права, действительно не случился. Вот, например, картина «Неподдающиеся». Я туда попала случайно. У нас были гастроли в Одессе, а Юра Чулюкин начинал снимать этот фильм. Мне написали целую роль, смешную. Мы должны были втроём всегда ходить, мальчишек трое и девчонок трое. Я снялась в нескольких эпизодах, в парке. А потом начались съёмки на заводе. Ночью, потому что днём завод работал. Нас учили работать на станках. Ты знаешь, Наде даже предлагали на заводе остаться, так у неё здорово получалось. Но по ночам… Отснялась я как-то, а утром у меня прогон спектакля. Тяжело. Я пропускала-пропускала, и мою роль сократили. Режиссёр обиделся. Сказал: «Дайте ей 200 рублей». И мне: «Всё! Больше ты на «Мосфильме» ни у кого никогда сниматься не будешь!» Озвучивала меня другая актриса. Театр для меня всегда на первом месте был.
– И, наконец, про вашу старуху-процент-щицу в сериале «Преступление и наказание» Дмитрия Светозарова… У вас такая коварная старуха получилась, хитрая. И жалкая.
– Моя старуха почти танцует вокруг Раскольникова. Помню, что, когда меня убивали, кровь всё время не туда лилась. Дубль за дублем. Еле вырвалась вся окровавленная домой. А когда дело дошло до убийства старухиной племянницы, актёр Кошевой вдруг упал в обморок. Утром на другой день должны были снимать сцену, как он срезает у меня кипарисовый крест, ладанку и ключи. Заметь – настоящим топором. Он наклонился надо мной, я вижу острое как бритва лезвие. Страшно! А оператор сзади: «Только бы не упал в обморок, как вчера, а то никакая «скорая» ей не поможет…» Потом, когда мы встретились, Володя Кошевой сказал: «Я что, по такой головочке топориком ударял?!»
– Вера Александровна, с высоты своего жизненного опыта посмотрите вокруг и скажите: кого вы видите – злых людей или добрых?
– Добрых, конечно. Их намного больше.
// Беседовала Эльвира Дажунц
Вернуться к списку новостей
