Лестева Т. Вера Карпова -акимовская актриса // Аврора. 2012. № 6.
Все фотографии ()
Главный
редактор «Авроры» В.В. Новичков сообщил, что мне поручено познакомиться после
спектакля с Верой Александровной Карповой, народной артисткой России; в
этот вечер давали пьесу А. Островского «Не все коту масленица» – были
осенние школьные каникулы,
Честно говоря, я мысленно поморщилась. Нет, не из-за Веры Карповой, возможность встретиться с ней меня обрадовала. Я хорошо помнила блистательную «Тень», поставленную Николаем Павловичем Акимовым почти полвека назад и юную, хорошенькую, задорную Аннунциату, «дочку сегодняшнего людоеда» (по словам Николай Павловича), эдакую маленькую разбойницу, которую играла в 1960 году совсем юная Верочка. А вот что касается А. Островского, мне казалось, что его пьесы безнадежно устарели в наше беспросветное рыночное время. Но что поделаешь? Поскучаю вечерок, – подумала я, - тем более, что давно не была в любимом некогда театре. А встреча с Карповой – это неожиданная радость. Позвонила народной артистке, рассказала о редакционном поручении.
– И что же вы хотите обо мне узнать, – в трубке зазвенел молодой серебристый голос Веры Александровны.
– Всё. Из какой Вы семьи, кем были Ваши родители, дедушки, бабушки, где Вы были во время блокады, когда вы почувствовали своё призвание быть актрисой, воспоминания о студенческих годах, ваши преподаватели, режиссеры, партнеры по сцене и, естественно, годы работы с Акимовым, как сложилась актерская карьера, каково живется десятилетия спустя артистке с амплуа инженю, счастливы ли Вы.
–Так много! Так это же целая жизнь. Разве все уложишь в очерк? Но все не только расскажу, но и покажу. Я ведь жила в Шереметьевском дворце, в Фонтанном доме. Наши комнаты были рядом с комнатами семьи Николая Пунина и Анны Ахматовой. Я встречалась с ней, — и снова застучала, как мартовская капель по подоконнику, её быстрая звонкая речь. — Я должна вам устроить экскурсию по местам детства, мы обязательно сходим в Шереметьевский дворец, я вам всё расскажу и покажу. Обязательно. А Акимов… Акимов — это как разряд молнии. Когда Николя Павловича не стало, я кое-что уже умела и многое еще могла. Я работала с другими режиссерами — Голиковым, Фоменко, Виктюком, Левитиным, Аксеновым. Талантливых режиссеров много, а неповторимые личности, как Акимов, — это редкость, и встреча с ними — это счастье. Хочется рассказать не о себе, а о тех, кого я видела и знала, о «действующих лицах моей жизни», как сказал А. Адоскин.
Мои опасения не сбылись, «поскучать» в театре мне не удалось: уже с первых минут появления на сцене Светланы Карпинской, Ирины Сотиковой, Ирины Коровиной и долгожданной Веры Карповой стали узнаваемы традиции театра времен Николая Павловича Акимова. Татьяна Казакова, главный режиссер театра, поставившая эту пьесу, блеснула сочетанием мягкого юмора с гротеском, который особенно ярко проявился в роли Феоны в исполнении народной артистки России Веры Карповой, эксцентричной, пластичной, с выразительной мимикой. К сожалению, исполнители мужских ролей не были столь яркими. Другое сложилось у меня представление о купечестве ХIХ века, а что касается Дениса Зайцева (Ипполита), то, отмечая его блестящее пластическое мастерство, все-таки приходится признать, что не таков «менеджер» времен А.Н. Островского, да и бунт его, борьба за счастье прозвучал неубедительно.
Иные времена, иные нравы. Во время Н.П. Акимова труппа блистала мужскими ролями и именами; в постановках Татьяны Казаковой акценты сместились на женские роли. Спектакль держится на великолепном женском квартете. Та же тенденция бросилась мне в глаза и в спектакле «Ретро» по пьесе А.Галина, где запоминаются женские образы, созданные опять-таки Карпинской и Карповой. Впрочем, в постперестроечной жизни России женщины опережают сильный пол и в литературных премиях, и занимают места в правительственных учреждениях и… в дилемме любовь или толстый кошелек выбирают любовь, как и во времена А.Н. Островского, хотя в жизни современная женщина часто на первое место ставит деловую карьеру.
Вера Карпова выбрала любовь в раннем детстве. Это была любовь к театру. И ею она и живёт, радуя зрителей с каждой новой встречей.
– Наша семья была очень обеспеченной до войны. Мой отец Александр Тимофеевич Карпов был полярником, работал в Арктическом институте. Он много ездил в экспедиции на Север, на зимовки; у полярников по тем временам была очень высокая зарплата. Мне даже мандарины чистили не только от кожуры, но и все белые пленочки удаляли. А уж в кукольный театр и цирк водили на все новые постановки. Цирк – напротив, кукольный театр – рядом. В кукольном один и тот же спектакль шел целый месяц. Подходит воскресенье, я прошу маму, Татьяну Андреевну,снова сводить меня на спектакль. «Тебе так понравилась пьеса?» – спрашивает она меня. «Да, очень». А на самом деле мне нравились булочки с розовым кремом в театральном буфете, их нам всегда покупали в антракте.
– Так что любовь к театру заложена была гастрономическими вкусами?
– Стало быть так, – улыбается Вера Александровна, и в ярко-синих глазах вспыхивают смешинки.
Как она владеет мимикой! Конечно, артистическая школа сыграла свою роль, но она наложилась на природный комический дар, на живую непосредственность, эксцентричность, на острый собственный взгляд на искусство. Мне вспомнился рассказ одной знакомой о том, как Вера Карпова пришла выставку живописных работ художников в Петровском форте с огромным букетом алых роз. Осматривая выставку, она остановилась перед картиной Виктора Голявкина, где в экспрессионистской манере был написан букет красных роз, постояла перед картиной и … преклонила колени, чтобы запечатлеть на фотографии розы «живые и мёртвые».
– Голявкин? Ну, конечно, помню. Мы с Львом Лемке[1] сделали концертную программу по произведениям Голявкина и Драгунского, выступали с ней от Ленконцерта и даже в 1963 году стали лауреатами Всесоюзного конкурса артистов эстрады.
А меня ещё ждала экскурсия «по местам боевой славы». Наконец, экскурсия состоялась. Мы вышли из театра Комедии и направились к Фонтанке в сторону цирка. Детство Веры Александровны действительно было «боевым».
– Перед войной в левой части Шереметьевского дворца располагался Арктический институт, и тут же в южном флигеле давали жилплощадь сотрудникам. Так получил квартиру и мой отец-полярник. А в правой части дворца располагался «Дом занимательной науки», где в годы блокады моя мама работала комендантом здания, а потом начальником объекта, хотя по профессии она учительница начальных классов. Мы жили на третьем этаже, у нас были две маленькие комнатки, рядом жила бездетная семейная пара. А вот здесь, – Вера Александровна останавливается и показывает на окна, – жила Анна Ахматова. Мы к ней ходили за «стишками». Это было уже после войны. В школе требовали выучить стихи к «красным дням» календаря. А мне папа и сказал, что поэтесса живет рядом, сходите, попросите у неё. Мы приходили к Анне Андреевне и перед 23 февраля, и перед 8 марта, и перед 1 мая. Но она каждый раз говорила, что стихов не написала. Пришли мы незадолго до 9 мая. И я сказала: «Какой же вы поэт, если не пишите стихи к праздникам?». Ахматова ответила: «Возьмите «Балладу о гвоздях» Николая Тихонова». И мы осипшими голодными голосами читали: «Гвозди б делать из этих людей: крепче б не было в мире гвоздей…».
Вера Александровна подробно рассказывает об условиях жизни: коридорная система, маленькие комнаты, общие кухня, туалет. Потом на эти квартиры стал претендовать Арктический институт; жильцов выселяли по судебному решению. Ахматова и Пунины уехали в 1952 г., а семейство Карповых продержалось до 1961 г., хотя участь переезда на Охту её также не миновала. Она вспоминает, какая дружелюбная обстановка была в их крошечной квартирке, где постоянно жили то полярники – сослуживцы отца, а позже, когда она уже с дипломом актрисы вернулась из Москвы, – то её сокурсники.
– Бывало, в моей комнате до 16 человек останавливались, спали на полу.
А уж сокурсники по «Щуке» (она училась в Москве в Щукинском, курс В. К. Львовой и В. И. Москвина ) – Нина Дорошина, Инна Ульянова, Александр Ширвиндт, Лев Борисов и другие, приезжая в Ленинград, прямо с Московского вокзала отправлялись к ней. Но это было позже, после пятидесятых годов прошлого века.
А пока мы ходим по двору Шереметьевского дворца, и Вера Александровна вспоминает своё «мальчишечье детство». Росли они бесстрашными озорниками, зимой катались с громадной снежной горки во дворе дворца, вопреки запрету родителей. Окна кабинета, где работал её отец, выходили на эту горку. Вечером учинялся допрос, но Верочка стойко отрицала нарушение запрета – ей не приходило в голову, что отец наблюдал за её «спортивными достижениями».
Это была еще «довойна» – было такое выражение в лексиконе семьи Карповых, пишущееся в одно слово. Когда же «довойна» кончилась, в начале блокады, мама отправила Верочку с сестрой и совсем маленьким двоюродным братиком на одном из последних поездов к бабушке в Калининскую (ныне Тверскую) область в деревню Сушигорицы. А сама тоже хотела вскоре выехать к ним и задержалась лишь для того, чтобы закончить курсы кройки и шитья. Тогда никто не верил в то, что война будет долгой, все надеялись, что она продлится месяца три, не больше. Вот так и осталась Татьяна Андреевна на все 900 дней в осажденном городе, работая начальником объекта «Дом занимательной науки». Отец воевал в воздушно-десантных войсках. А дети прожили три долгих блокадных года в деревне. Вера Александровна вспоминает, что в спешке при проводах мама забыла дома банку какао, приготовленную для них. И это спасло ей жизнь в первые месяцы самой страшной и холодной блокадной зимы 1941 г.
– Мама не только выжила и трудилась на ответственном посту; она в прямом смысле спасла наш дом. Во время бомбардировок и обстрелов она часто дежурила на крыше. Однажды, когда на дежурство заступила она и наш дворник Дуня, на крышу упала зажигательная бомба. «Татьяна, на нас – плевать, а дом надо спасти» – крикнула Дуня, – и они сбросили бомбу с крыши вниз. Дом пошатнулся, но остался цел. В наш двор все время подбрасывали тела умерших.
Вера Александровна рассказывает, что её мама вывозила трупы в Куйбышевскую больницу, вспоминает её сон из тех блокадных лет, о котором ей рассказывала мать. Снилось Татьяне Андреевне, что она стоит на лугу, а к ней подходит козочка, начинает лизать ей руку, а потом вдруг очень больно кусает. Она вскрикнула и проснулась – у неё на руке сидела огромная крыса.
– Моя мама была героическим человеком. Она прожила долгую жизнь – 91 год! Мы, дети, ведь только «лизнули» блокады. Когда вражеское кольцо было прорвано, генерал-майор Капитохин – командир части, где служил мой отец, – сделал пропуск на выезд из Калининской области в Ленинград. Мама приехала за нами в деревню, и мы вернулись в родной город. Сначала мы жили в комнате на первом этаже справа от знаменитых ворот с гербом графов Шереметевых. А позднее возвратились в свою квартиру. В июле 1944 г. вернулись Пунины. Ключи от их квартиры, где все вещи осталось в целости и сохранности, им вручила мама как начальник объекта, хотя стекла в их квартире частично пострадали от бомбёжек. В августе предпобедного года в Фонтанный Дом возвратилась и Ахматова.
Мы говорим о блокаде. Вера Александровна рассказывает, что, получив вызов от Капитохина в Ленинград, – в прифронтовую зону – Татьяна Андреевна с тремя маленькими детьми добралась до вокзала в Калинине в полной неизвестности: то ли будет поезд на Ленинград, то ли нет, не зная, пропустят ли её в прифронтовой город по пропуску генерала Капитохина. Когда же поезд пришёл, и ей удалось занять одну полку на четверых, измученная женщина заснула мертвецким сном. Внезапно проснулась с ужасом – рядом с ней не было детей(!). Она вскочила и увидела, что детей «разобрали» солдаты, едущие в поезде в соседних купе, разговаривали с ними, подкармливали своими запасами. Вроде бы простой житейский эпизод, но в нём вся жизнь солдата-защитника родины, оторванного от семьи, от своих детей!
Экскурсия с воспоминаниями о детстве продолжалась. Вера Александровна вспомнила школу № 216, в которой она училась, но с особенной теплотой она говорила о Дворце пионеров. Ещё один дворец её детства – Аничков: здесь она получала прямо-таки «энциклопедические знания»: ботанический кружок, кружок фотографии, фигурное катание, железнодорожный кружок и даже… стрелковый кружок. Хрупкая Верочка получает третий разряд по стрельбе из винтовки ТОЗ-8, ещё бы! Только что отгремели две войны, а песня «Если завтра война, если завтра в поход…» была очень популярной и часто звучала по радио. Но ведь ещё был и главный кружок – кружок художественного слова, который вел артист (судьба?! – Т.Л.) Театра комедии Борис Федорович Музалев. Его посещали будущие звезды советского театра и кино Сережа Юрский, Танечка Доронина, Миша Козаков и Вера Карпова.
– Почему же всё-таки не ботаник, не железнодорожник, а актриса? По профессии и отец и мать вроде бы далеки от искусства. Может быть, кто-то из них или бабушек и дедушек играл на музыкальных инструментах, пел, участвовал в художественной самодеятельности?
– Да, – ответила Вера Александровна, музыка у нас звучала всегда, – но это был патефон с набором пластинок (Петр Лещенко, Леонид Утесов) и, конечно, радио. Друзья отца играли на гитаре. А в самодеятельности я участвовала сама. Это был Народный театр в Выборгском доме культуры. Им руководила (какое совпадение!- Т.Л.) актриса Театра Комедии Вера Сукова. И я играла в спектакле «Степь широкая» по пьесе Н. Винникова. Спектакль на сцене Пушкинского театра смотрел мой отец. Он не очень-то был доволен моим театральным уклоном и сказал: «И ты хочешь этим заниматься? Зачем? Тебе надо на юриста учиться».
Мы снова возвращаемся к семье Веры Александровны.
– Как оказалось, к роду графа Шереметьева Вы отношения не имеете. А знаете ли вы свою родословную, откуда родом отец и мать, их родители, из какого они сословия. В детстве, юности Вы интересовались историей семьи, что Вы знаете о том, где и как познакомились Ваши родители?
– Знаю, но мало. Как-то в то время интересы были другими, а вот когда пришла пора, то оказалось, что спросить-то и не у кого. Бабушка родом из Тверской области, а отец родился в деревне Низовье на Вологодчине. Там находился Смердомский стекольный завод, где он начал свою трудовую деятельность в 1911 году. В шесть лет!А сейчассоставлением родословной занимается мой племянник – Александр Карпов, сын рано умершей моей младшей сестры. Он работает старшим научным сотрудником в Музее истории религии. Летом он ездил в деревню Сушигорицы, изучал архивы Тверской области. Кое-что нашел о нашей семье.
– Тогда, Вера Александровна, Вы можете быть спокойны за родословную: профессиональный историк найдет всё. Но вернемся в то время, когда Вера Карпова кончила школу.
В 1951 году, окончив школу, она пробовала поступить в студию при МХАТ. В это время была выездная сессия в Ленинграде. Её не приняли. Из художественного кружка Дворца пионеров приняли Танечку Доронину с её врожденным «доронинским» придыханием и Мишу Козакова. Популярный в то время артист кино Леонид Харитонов, утешая Веру Александровну, сказал ей: «Вы всем безумно понравились, но у нас уже есть кандидат на роль мальчика-травести». Он же предложил ей позаниматься с ним, а пока так же, как и отец, посоветовал поступать в юридический институт, где, по его словам, в то время была сильная художественная самодеятельность. И тогда, чтобы не терять время, Вера поступила в Ленинградский Юридический институт им. М.И. Калинина, проучилась год, осваивая азы театрального искусства под бдительным оком Леонида Харитонова. Он поменял ей репертуар, а на следующий год она бросила юридический и уехала сдавать экзамены в театральные вузы Москвы. Подала документы сразу в четыре института, прошла по конкурсу одновременно в трёх.
– Три вуза из четырех! Это впечатляет, Вера Александровна! Занятия с Харитоновым сыграли свою роль или Москва оказалась более чуткой к вашему незаурядному комическому таланту? А почему именно Щукинское училище? Что было в нем особенно притягательного по сравнению с другими вузами?
Вера Александровна отвечает:
– Вахтанговская школа. Учеба в Москве с 1952 по 56 год была прекрасным временем моей жизни. В Щукинском училище о нас очень заботились. Сейчас такого не бывает. Меня вызвали в учебную часть, и ректор Кульнев сказал: «Что ты ходишь в ботиночках, сейчас холодно — надо калоши». И Кульнев купил мне калоши. В Ленинград я приезжала на каникулы. Но был еще один приезд – в ноябре 1954 г. – когда умер мой папа. Меня вызвали в ректорат и сообщили: «У вас серьезно болен отец»; купили мне билет в Ленинград. В поезде я поняла, что папы уже нет. Когда я поднялась по нашей лестнице, то на пороге квартиры меня встретила совсем другая мама… На похоронах отца на Богословском кладбище было очень много полярников, фронтовиков. Оказалось, что его стаж работы больше, чем время прожитой жизни (ему было всего 54 года), ведь на Севере трудовой год считали за два плюс война.
Студентка Вера со своей подругой-однокурсницей снимали в Москве «угол» в подвале и спали «валетом» на одной кровати. Её комнату в Ленинграде Татьяна Андреевна сдавала и присылала ей 150 рублей. Студенческие годы, и это не удивительно, актриса считает самыми счастливыми в жизни, с удовольствием вспоминает своих сокурсников: Александра Ширвиндта, Инну Ульянову, Льва Борисова, Нину Дорошину. С ней Вера была особенно дружна, а мама Нины опекала не только свою дочь, но и Верочку, которую до конца жизни называла «моя доченька». Сокурсник Александр Ширвиндт подкармливал Веру гречневой кашей с настоящим деревенским молоком, которое ему присылали родители. Голодные студенческие годы… Молодой растущий организм требовал своего. Вера Александровна улыбается, рассказывая том, что
однажды она смотрела спектакль Центрального детского театра «Страницы жизни» с любимым актером Олегом Ефремовым, купила по дороге два двойных батоны из серой муки со сластинкой; смотрит спектакль, потихоньку отламывает кусок за кусочком и отправляет себе в рот.
– Так и не заметила, как умяла полтора батона.
– Ну, хорошим аппетитом в студенческие годы никого не удивишь, – поддерживаю её я. – Но вернёмся в Щукинское училище, как вы шли к театральному мастерству.
Вера Александровнар рассказывает, что щукинцы участвовали в массовках в театре Вахтангова; Ролан Быков приглашал их подрабатывать Снегурочками, мальчиками, девочками на ёлках, за выступление платили три рубля. Если же приходилось заменить кого-то из актеров, то заработок вырастал до 8 рублей. А однажды, когда на елке Вера заменила Юлию Борисову, ей заплатили 17 рублей! Немалые по тем временам деньги[2].
– Студенческие годы, как правило, пролетают чуть ли не с космической скоростью. На ваш выпускной спектакль приезжал сам Николай Павлович Акимов. Он вас пригласил лично?
Как оказалось, Вера Александровна Акимова в то время никогда не видела, только его спектакли смотрела в Ленинграде. Он же приехал посмотреть выпускной спектакль и выбрал её, Александра Ширвиндта и Инну Ульянову. Москвич Ширвиндт сразу отказался, а Инна Ульянова и Вера Карпова приехали поступать в театр. Она была счастлива: на работу можно ходить пешком! А вот Инне дали квартиру (!), но на Охте. Дочь зам. министра угольной промышленности была оскорблена: «Не для того я четыре года училась, чтобы жить на Охте!». В конце пятидесятых годов Охта была рабочей окраиной Ленинграда с большим количеством заводов, да к тому же химических, добираться туда после спектаклей поздней ночью, конечно, было весьма проблематично. И Инна вернулась в Москву. А Вере предстояла встреча с Н.П. Акимовым. Когда она пришла «служить» в театр, его не было.
– Первая встреча с Николаем Павловичем? – В её глазах вспыхнули смешливые искорки. – Я его никогда не видела, и представляла таким высоким, представительным, как Охлопков. И вдруг входит мужчина маленького роста, худенький с удивительными аквамариновыми глазами. А мне Флоринский предложил роль Бэтти в «Опасном повороте». До этого я играла только роли инженю, в театре нас называли «горшками». А тут роль молодой женщины, да ещё, как говорится, «с прошлым». Мне так было страшно, хотела отказаться. Даже в Москву позвонила своему педагогу – Вере Константиновне Львовой, – говорила, что откажусь. Она меня резко одернула, сказала, чтобы я не смела этого делать, иначе вычеркнет меня из списков своих любимых учениц. Но и ободрила: «Я в вас верю». Мне было так страшно, когда на репетиции села на колени к Ускову со словами: «Я любила его, потому что он обращался со мной как с женщиной».
Вера Александровна вспоминает, что объятая ужасом, она все-таки рискнула произнести одно слово – «как»? «Будем работать», - ответствовал ей Николай Павлович. В это время он «омолаживал» труппу, и Вере досталась роль Аннунциаты в сказке Шварца «Тень». Во время репетиции однажды Акимов сказал: «Вам не надо играть прозрачную слезу! Вы – сопля людоеда! Вот это и играйте». Она задумалась на несколько минут и продолжила:
– Акимов был непредсказуем. Он, по-моему, не очень любил похвалы. Для него главное, чтобы было сделано, чтобы было понятно – ради чего. Если смеется – значит, хорошо. А в гневе он был суров. Если бывало катастрофическое положение со спектаклем, он входил, и у него вдруг белел взгляд. Все чувствовали, что сейчас будет что-то такое, и просто врастали в стену. Он начинал говорить, потом произносил какую-то блистательную фразу, и мы понимали, что односекундная чистка уже прекратилась. Иногда режиссеры ругают по часу, но это ничего не дает. А здесь – как разряд молнии. Вообще Акимов был человеком с блистательным саркастическим юмором. Артист Алексей Розанов сказал, что на профсоюзные собрания, где выступает Николай Павлович, надо продавать билеты. Он иногда ругал человека, и все смеялись. И тот человек тоже смеялся, не всегда отдавая себе отчет в том, что это именно к нему относится, а не ко всем. Иногда Акимов умел благородно, не оскорбляя, довести до такой высокой ноты уничтожение, что порою становилось страшновато.
Я вспомнила рассказ своей приятельницы – она работала на телевидении - о том, как Акимов держал себя с власть-предержащими того времени, ответственными за культуру. В то время Николай Павлович поставил «Дракона», а Георгий Александрович Товстоногов, не помню в каком спектакле, вывесил плакат с цитатой из письма Пушкина к жене: «черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом!». Идет разбор в отделе культуры горкома, Товстоногов обещает снять этот лозунг, а Акимов произносит блистательную, с моей точки, зрения фразу: «Благодарю всех за критику. Впредь постараюсь работать ещё лучше». Мне кажется в этом весь Акимов, я его частенько видела после спектаклей, когда он спускался по лестнице вместе со зрителями, прислушиваясь к оценкам. Однажды он выступал на встрече со студентами в актовом зале Ленинградского университета, где сказал о своих «творческих» планах: он собирался первому зрителю, влетавшему в гардероб, выдавать вместе с пальто шутовской колпак. Не знаю, осуществил ли он этот план, поскольку я всегда дожидалась во времена акимовского театра последнего падения завеса.
А Вера Александровна продолжила воспоминания о гениальном режиссёре, с которым ей посчастливилось работать целых одиннадцать лет, рассказывая, что в
одной рецензии на спектакль очень хвалили находку Акимова, у которого героиня Оливия, которую она играла, ходила со своим портретом – куколкой, похожей на неё. На самом деле куколку придумала сама актриса:
– Николай Павлович ко мне подошел и сказал: "Поделимся теперь славой - так, что ли?". Однажды Акимов выступал на вечере Таирова, который был тогда запретным. Он назвал в одном ряду имена Вахтангова, Мейерхольда, Таирова. И не согласился с расхожим мнением о том, что этот список можно долго продолжать, – по его мнению, вслед идут режиссеры уже другого класса. Еще Акимов говорил: "Режиссеры меня считают художником, художники меня считают режиссером. Ну и считайте, что я просто фотограф-любитель". В нем и его спектаклях привлекала именно личность. Его хрустально-чистая мысль, безупречный вкус позволяли делать кульбиты от сказочно-лирических спектаклей до высочайшего гротеска и создать свой театр - действительно неповторимый.
Театр действительно был неповторимым и любимым зрителями. «Достать» билеты в то время в Театр Комедии это было событием, их продавали всегда с нагрузкой в какие-нибудь не слишком престижные театры или концерты. Акимову удалось окружить себя блестящими актерами, как старой школы Е.В. Юнгер, Л.П. Сухаревская, И.П. Зарубина, Б.М. Тенин, А.Д. Бениаминов, Л.К. Колесов, К.Я. Гурецкая, И.А. Ханзель, так и молодёжью – Лев Милиндер, Геннадий Воропаев, Валерий Никитенко. Вот в эту звездную труппу легко «вписалась» юная Верочка Карпова.
– Часто спрашивают, как мне удалось сразу вписаться в труппу Театра Комедии. Во-первых, потому, что Щукинское училище — при Вахтанговском театре, первом театре и для Акимова. Там он поставил своего «Гамлета». Нашим курсом руководила режиссёр Александра Исааковна Ремизова, бывшая жена Николая Павловича, она ставила позже спектакли в Театре Комедии. Так что я пришла в Театр Комедии не только «вахтанговская», но и чуть-чуть «акимовская». Ни одному театру в Москве я не была бы так нужна. К 1956 г. в театре давно не было молодежи. Нас так ждали, нас так полюбили, мы им были очень интересны. Глеб Флоринский вставал рано и слушал мои передачи (в живую) по радио в 9 утра и говорил мне, что ему понравилось, а что надо исправить. Владимир Усков поучал: «не суетись, держи зрителя паузой …». Сергей Филиппов: «в кино главное крупный план; идя к нему, вынеси себя на него». Николай Трофимов: «мысль, мысль». Опекали все, точнее были верными учителями. Каждый из них – это целая школа! Блестящая труппа. Каждый артист был многоцветной индивидуальностью, непохожей на другого. Акимов умел сколотить труппу. Но главным во всем был он, во всем!!!
Мы долго ещё разговариваем о театре, её ролях в кино, на радио, в Ленконцерте, о знаменитых капустниках, созданных Акимовым, которые по традиции продолжаются в театре 16 апреля, в день рождения Николая Павловича, об одном из её партнеров, незабываемом Петре Вельяминове[3]знаменитом киноактёре, оставившим яркий след и в театре Комедии им. Н.П.Акимова, о её деятельности в качестве экзаменатора по двум предметам – русская и мировая литература; русский и зарубежный театр – на созданном им Театральном факультете Балтийского института экологии политики и права. Со свойственной ей ответственностью, она «перелопатила» целые тома классической литературы, которые в несколько приемов возила из Театральной библиотеки в свою квартиру на Красногвардейской площади, чтобы быть на уровне. Вот ещё одна черта этой неукротимой в работе женщины, и ещё один талант – талант преподавателя, который ещё на заре юности отметила в ней В.К. Львова.
Меня интересует, как актриса оценивает современное состояние театра как жанра. И я слышу в ответ, что кумиром для неё является «Современник» времен режиссуры Олега Ефремова. Но как же это далеко от наших дней. Вера Александровна делится своими представлениями об актерском мастерстве выпускников театральных студий в настоящее время, о понятии «современный актёр». С её точки зрения – это такой артист, «о котором мечтал Акимов: если он играет «Тень», то должен уметь мгновенно перенестись из одного угла сцены в другой». Она вспоминает Льва Милиндера из акимовской «Тени», который почти справлялся с этим заданием великого режиссёра. Вера Александровна отмечает, что у молодых артистов сегодняшнего дня есть «певучесть, танцучесть, прыгучесть, летучесть, для меня уже недосягаемая. Но умение лепить точный характер, понимание, ради чего выходишь на сцену, как дойти до души зрителей, реже встречается в сегодняшних спектаклях».
А я думаю об истоках её творческого долголетия. Конечно, не последнюю роль играет генетика – долголетие, как известно, передается по материнской линии. Конечно, нельзя не вспомнить и о том, что ей не пришлось голодать и в голодный послевоенный 1946 год. Актриса снова говорит о необычайной силе характера её матери, энергичности и русской народной сметливости. Чтобы прокормить детей (двух своих дочерей и их двоюродного брата) в 1946 году Татьяна Андреевна съездила в деревню и привезла оттуда на машине … корову! Добрались они уже поздно вечером, когда ворота в Шереметьевский дворец были закрыты, и Татьяна Андреевна провела эту корову через парадный вход дворца, по паркету и мраморным лестницам. Корову поместили в сарае, она паслась на дворцовом газоне, ей покупали на Сенном рынке сено, а Татьяна Андреевна поила молоком и всю детвору, жившую в их доме. Вот такая история!
Но главным, как мне представляется, в творческом долголетии Веры Александровны является неистощимый оптимизм, не гаснущий интерес к жизни, потрясающая работоспособность при постоянном стремлении к новизне, не говоря уже о редком природном таланте, которым её так щедро одарила судьба. За полтора месяца наших встреч она, помимо участия в названных уже репертуарных спектаклях, готовилась к очередной премьере по пьесе французского драматурга Мишеля Фермо «Двери хлопают» в постановке молодого режиссера Семёна Серзина. Премьера спектакля, вошедшего в репертуар театра под названием «Мечтатели», состоялась 15 декабря 2012 года. Вере Александровне, естественно, предназначалась роль бабушки в многодетной французской семье, как принято сейчас говорить в молодёжной среде, весьма «продвинутой» бабушки, идущей в ногу со временем, понимающей проблемы своих внуков и поддерживающей в трудную минуту жизни младшую внучку. Вера Карпова создает образ истинной француженки в представлении русских людей: ей свойственны изящество и элегантность, юмор и перманентное стремление иметь поклонника в сочетании с изрядной долей расчетливости. Я видела этот спектакль раньше в Театре им. Ленсовета, который возглавлял И.П. Владимиров[4]. То была классическая постановка, хотя Владимиров уже с середины 60-х годов ХХ века довлел к спектаклям музыкального жанра, прообразам современного мюзикла. Вот и С. Серзин пытается превратить французскую комедию в некое подобие варьете, в котором комедийно-драматические сцены перемежаются номерами так называемого «оркестра»: в «фанерном» исполнении оглушает винегрет из произведений группы «The Cinematic Orchestra»,Макса Рихтера, Элвиса Пресли, Мишеля Леграна, Майкла Джексона. И от этого выбора музыкального оформления со сцены акимовского театра дохнуло эпигонским масскультом.
Нет, как обычно, актеры старой школы были на высоте: и Вера Карпова, и Людмила Вагнер[5]были достойны и своих учителей, и знаменитой сцены акимовского театра. Остро гротескная роль Л. Вагнер – служанки Арлен – несомненная удача и режиссёра, и актрисы. Режиссеру удалось саркастически усмехнуться, представив бабушкиного поклонника молодым человеком возраста примерно её внуков. Прообразы очевидны, достаточно взглянуть на телеэкран. Мне показалось, что спектакль по сравнению с постановкой И.П. Владимирова осовременен режиссёром – сделан акцент на стремительное обуржуазивание бунтарской творческой молодёжи, как только встает вопрос о хлебе насущном: оркестр забыт, а на сцене, вернее за семейным столом появляется «менеджер», массу которых сегодня встречаешь в повседневной жизни. И это, конечно, плюс спектакля. Во времена Игоря Петровича Владимирова ещё не было культа работников отделов продаж и снабжения, так называемых «манагеров». Пару слов нужно сказать, конечно, и о матери этого многочисленного семейства (з.а. России Т. Полонская). Роль наивной женщины, конечно, предопределена автором пьесы, однако актриса, с моей точки зрения, создала образ не матери-француженки, а типичный образ русской матери, ну, во всяком случае её можно принять за «русскую француженку» из третьего поколения первой русской эмиграции. А что касается молодых исполнителей, среди которых звучали фамилии известных актёров советского времени (семейные традиции или однофамильцы?), то они продемонстрировали и «танцучесть», «прыгучесть» вплоть до акробатических этюдов, вот только с актерским мастерством, увы! было слабовато: плохая постановка голосов, заглушаемых музыкальным сопровождением под «фанеру». А когда в одной из сцен брат с сестрой переходят на шёпот, то это шёпот слышали только они вдвоем.
Спектакль, поставленный С. Сёрзиным, конечно, адресован молодёжи. Её, выросшей в постперестроечное время и воспитывавшейся на низкопробных шоу масскульта или откровенной попсы, было много на премьерном спектакле: в театре Николая Павловича Акимова (!!) зрители выражали восторг от постановки… свистом! Я представила себе, что сказал бы или предложил сделать Акимов, услышав подобное американизированное выражение щенячьих восторгов: наверное, предложил бы вставлять кляп в эти юные рты при входе в театр, оставляя свободными только руки для аплодисментов.
И опять-таки в негласном соревновании поколений детей и отцов пальму первенства приходится отдать старшему поколению: оно может всё. «Вагнер бесподобна», – обменивались впечатлениям зрители, так сказать «элегантного возраста». «Вы лучше всех», – услышала я слова одной из поклонниц таланта Веры Карповой и её ответ: «Я как все». И, по-видимому, вспомнив своё «мальчишечье детство», она ответила залихватским свистом на свист зрителей, правда, «пересвистеть» их ей не удалось – один в поле не воин. А я мысленно не согласилась с её оценкой, «как все». Нет, она была, есть и будет «акимовской» актрисой, в каких бы спектаклях и какие бы роли ей не приходилось исполнять.
Санкт-Петербург
--------------------------------------------------------------------------------
[1] Лев Исаакович Лемке (1931-1996 г), заслуженный артист РСФСР, с 1962 года служил в Театре Комедии. Похоронен на Серафимовском кладбище в Петербурге.
[2]После отмены карточек в конце 1947 года при зарплатах большинства городского населения в 500—1000 рублей килограмм ржаного хлеба стоил 3 рубля, пшеничного — 4 рубля 40 копеек, килограмм гречки — 12 рублей, сахара — 15 рублей, сливочного масла — 64 рубля, подсолнечного масла — 30 рублей, мороженого судака — 12 рублей, кофе — 75 рубл<
Честно говоря, я мысленно поморщилась. Нет, не из-за Веры Карповой, возможность встретиться с ней меня обрадовала. Я хорошо помнила блистательную «Тень», поставленную Николаем Павловичем Акимовым почти полвека назад и юную, хорошенькую, задорную Аннунциату, «дочку сегодняшнего людоеда» (по словам Николай Павловича), эдакую маленькую разбойницу, которую играла в 1960 году совсем юная Верочка. А вот что касается А. Островского, мне казалось, что его пьесы безнадежно устарели в наше беспросветное рыночное время. Но что поделаешь? Поскучаю вечерок, – подумала я, - тем более, что давно не была в любимом некогда театре. А встреча с Карповой – это неожиданная радость. Позвонила народной артистке, рассказала о редакционном поручении.
– И что же вы хотите обо мне узнать, – в трубке зазвенел молодой серебристый голос Веры Александровны.
– Всё. Из какой Вы семьи, кем были Ваши родители, дедушки, бабушки, где Вы были во время блокады, когда вы почувствовали своё призвание быть актрисой, воспоминания о студенческих годах, ваши преподаватели, режиссеры, партнеры по сцене и, естественно, годы работы с Акимовым, как сложилась актерская карьера, каково живется десятилетия спустя артистке с амплуа инженю, счастливы ли Вы.
–Так много! Так это же целая жизнь. Разве все уложишь в очерк? Но все не только расскажу, но и покажу. Я ведь жила в Шереметьевском дворце, в Фонтанном доме. Наши комнаты были рядом с комнатами семьи Николая Пунина и Анны Ахматовой. Я встречалась с ней, — и снова застучала, как мартовская капель по подоконнику, её быстрая звонкая речь. — Я должна вам устроить экскурсию по местам детства, мы обязательно сходим в Шереметьевский дворец, я вам всё расскажу и покажу. Обязательно. А Акимов… Акимов — это как разряд молнии. Когда Николя Павловича не стало, я кое-что уже умела и многое еще могла. Я работала с другими режиссерами — Голиковым, Фоменко, Виктюком, Левитиным, Аксеновым. Талантливых режиссеров много, а неповторимые личности, как Акимов, — это редкость, и встреча с ними — это счастье. Хочется рассказать не о себе, а о тех, кого я видела и знала, о «действующих лицах моей жизни», как сказал А. Адоскин.
Мои опасения не сбылись, «поскучать» в театре мне не удалось: уже с первых минут появления на сцене Светланы Карпинской, Ирины Сотиковой, Ирины Коровиной и долгожданной Веры Карповой стали узнаваемы традиции театра времен Николая Павловича Акимова. Татьяна Казакова, главный режиссер театра, поставившая эту пьесу, блеснула сочетанием мягкого юмора с гротеском, который особенно ярко проявился в роли Феоны в исполнении народной артистки России Веры Карповой, эксцентричной, пластичной, с выразительной мимикой. К сожалению, исполнители мужских ролей не были столь яркими. Другое сложилось у меня представление о купечестве ХIХ века, а что касается Дениса Зайцева (Ипполита), то, отмечая его блестящее пластическое мастерство, все-таки приходится признать, что не таков «менеджер» времен А.Н. Островского, да и бунт его, борьба за счастье прозвучал неубедительно.
Иные времена, иные нравы. Во время Н.П. Акимова труппа блистала мужскими ролями и именами; в постановках Татьяны Казаковой акценты сместились на женские роли. Спектакль держится на великолепном женском квартете. Та же тенденция бросилась мне в глаза и в спектакле «Ретро» по пьесе А.Галина, где запоминаются женские образы, созданные опять-таки Карпинской и Карповой. Впрочем, в постперестроечной жизни России женщины опережают сильный пол и в литературных премиях, и занимают места в правительственных учреждениях и… в дилемме любовь или толстый кошелек выбирают любовь, как и во времена А.Н. Островского, хотя в жизни современная женщина часто на первое место ставит деловую карьеру.
Вера Карпова выбрала любовь в раннем детстве. Это была любовь к театру. И ею она и живёт, радуя зрителей с каждой новой встречей.
– Наша семья была очень обеспеченной до войны. Мой отец Александр Тимофеевич Карпов был полярником, работал в Арктическом институте. Он много ездил в экспедиции на Север, на зимовки; у полярников по тем временам была очень высокая зарплата. Мне даже мандарины чистили не только от кожуры, но и все белые пленочки удаляли. А уж в кукольный театр и цирк водили на все новые постановки. Цирк – напротив, кукольный театр – рядом. В кукольном один и тот же спектакль шел целый месяц. Подходит воскресенье, я прошу маму, Татьяну Андреевну,снова сводить меня на спектакль. «Тебе так понравилась пьеса?» – спрашивает она меня. «Да, очень». А на самом деле мне нравились булочки с розовым кремом в театральном буфете, их нам всегда покупали в антракте.
– Так что любовь к театру заложена была гастрономическими вкусами?
– Стало быть так, – улыбается Вера Александровна, и в ярко-синих глазах вспыхивают смешинки.
Как она владеет мимикой! Конечно, артистическая школа сыграла свою роль, но она наложилась на природный комический дар, на живую непосредственность, эксцентричность, на острый собственный взгляд на искусство. Мне вспомнился рассказ одной знакомой о том, как Вера Карпова пришла выставку живописных работ художников в Петровском форте с огромным букетом алых роз. Осматривая выставку, она остановилась перед картиной Виктора Голявкина, где в экспрессионистской манере был написан букет красных роз, постояла перед картиной и … преклонила колени, чтобы запечатлеть на фотографии розы «живые и мёртвые».
– Голявкин? Ну, конечно, помню. Мы с Львом Лемке[1] сделали концертную программу по произведениям Голявкина и Драгунского, выступали с ней от Ленконцерта и даже в 1963 году стали лауреатами Всесоюзного конкурса артистов эстрады.
А меня ещё ждала экскурсия «по местам боевой славы». Наконец, экскурсия состоялась. Мы вышли из театра Комедии и направились к Фонтанке в сторону цирка. Детство Веры Александровны действительно было «боевым».
– Перед войной в левой части Шереметьевского дворца располагался Арктический институт, и тут же в южном флигеле давали жилплощадь сотрудникам. Так получил квартиру и мой отец-полярник. А в правой части дворца располагался «Дом занимательной науки», где в годы блокады моя мама работала комендантом здания, а потом начальником объекта, хотя по профессии она учительница начальных классов. Мы жили на третьем этаже, у нас были две маленькие комнатки, рядом жила бездетная семейная пара. А вот здесь, – Вера Александровна останавливается и показывает на окна, – жила Анна Ахматова. Мы к ней ходили за «стишками». Это было уже после войны. В школе требовали выучить стихи к «красным дням» календаря. А мне папа и сказал, что поэтесса живет рядом, сходите, попросите у неё. Мы приходили к Анне Андреевне и перед 23 февраля, и перед 8 марта, и перед 1 мая. Но она каждый раз говорила, что стихов не написала. Пришли мы незадолго до 9 мая. И я сказала: «Какой же вы поэт, если не пишите стихи к праздникам?». Ахматова ответила: «Возьмите «Балладу о гвоздях» Николая Тихонова». И мы осипшими голодными голосами читали: «Гвозди б делать из этих людей: крепче б не было в мире гвоздей…».
Вера Александровна подробно рассказывает об условиях жизни: коридорная система, маленькие комнаты, общие кухня, туалет. Потом на эти квартиры стал претендовать Арктический институт; жильцов выселяли по судебному решению. Ахматова и Пунины уехали в 1952 г., а семейство Карповых продержалось до 1961 г., хотя участь переезда на Охту её также не миновала. Она вспоминает, какая дружелюбная обстановка была в их крошечной квартирке, где постоянно жили то полярники – сослуживцы отца, а позже, когда она уже с дипломом актрисы вернулась из Москвы, – то её сокурсники.
– Бывало, в моей комнате до 16 человек останавливались, спали на полу.
А уж сокурсники по «Щуке» (она училась в Москве в Щукинском, курс В. К. Львовой и В. И. Москвина ) – Нина Дорошина, Инна Ульянова, Александр Ширвиндт, Лев Борисов и другие, приезжая в Ленинград, прямо с Московского вокзала отправлялись к ней. Но это было позже, после пятидесятых годов прошлого века.
А пока мы ходим по двору Шереметьевского дворца, и Вера Александровна вспоминает своё «мальчишечье детство». Росли они бесстрашными озорниками, зимой катались с громадной снежной горки во дворе дворца, вопреки запрету родителей. Окна кабинета, где работал её отец, выходили на эту горку. Вечером учинялся допрос, но Верочка стойко отрицала нарушение запрета – ей не приходило в голову, что отец наблюдал за её «спортивными достижениями».
Это была еще «довойна» – было такое выражение в лексиконе семьи Карповых, пишущееся в одно слово. Когда же «довойна» кончилась, в начале блокады, мама отправила Верочку с сестрой и совсем маленьким двоюродным братиком на одном из последних поездов к бабушке в Калининскую (ныне Тверскую) область в деревню Сушигорицы. А сама тоже хотела вскоре выехать к ним и задержалась лишь для того, чтобы закончить курсы кройки и шитья. Тогда никто не верил в то, что война будет долгой, все надеялись, что она продлится месяца три, не больше. Вот так и осталась Татьяна Андреевна на все 900 дней в осажденном городе, работая начальником объекта «Дом занимательной науки». Отец воевал в воздушно-десантных войсках. А дети прожили три долгих блокадных года в деревне. Вера Александровна вспоминает, что в спешке при проводах мама забыла дома банку какао, приготовленную для них. И это спасло ей жизнь в первые месяцы самой страшной и холодной блокадной зимы 1941 г.
– Мама не только выжила и трудилась на ответственном посту; она в прямом смысле спасла наш дом. Во время бомбардировок и обстрелов она часто дежурила на крыше. Однажды, когда на дежурство заступила она и наш дворник Дуня, на крышу упала зажигательная бомба. «Татьяна, на нас – плевать, а дом надо спасти» – крикнула Дуня, – и они сбросили бомбу с крыши вниз. Дом пошатнулся, но остался цел. В наш двор все время подбрасывали тела умерших.
Вера Александровна рассказывает, что её мама вывозила трупы в Куйбышевскую больницу, вспоминает её сон из тех блокадных лет, о котором ей рассказывала мать. Снилось Татьяне Андреевне, что она стоит на лугу, а к ней подходит козочка, начинает лизать ей руку, а потом вдруг очень больно кусает. Она вскрикнула и проснулась – у неё на руке сидела огромная крыса.
– Моя мама была героическим человеком. Она прожила долгую жизнь – 91 год! Мы, дети, ведь только «лизнули» блокады. Когда вражеское кольцо было прорвано, генерал-майор Капитохин – командир части, где служил мой отец, – сделал пропуск на выезд из Калининской области в Ленинград. Мама приехала за нами в деревню, и мы вернулись в родной город. Сначала мы жили в комнате на первом этаже справа от знаменитых ворот с гербом графов Шереметевых. А позднее возвратились в свою квартиру. В июле 1944 г. вернулись Пунины. Ключи от их квартиры, где все вещи осталось в целости и сохранности, им вручила мама как начальник объекта, хотя стекла в их квартире частично пострадали от бомбёжек. В августе предпобедного года в Фонтанный Дом возвратилась и Ахматова.
Мы говорим о блокаде. Вера Александровна рассказывает, что, получив вызов от Капитохина в Ленинград, – в прифронтовую зону – Татьяна Андреевна с тремя маленькими детьми добралась до вокзала в Калинине в полной неизвестности: то ли будет поезд на Ленинград, то ли нет, не зная, пропустят ли её в прифронтовой город по пропуску генерала Капитохина. Когда же поезд пришёл, и ей удалось занять одну полку на четверых, измученная женщина заснула мертвецким сном. Внезапно проснулась с ужасом – рядом с ней не было детей(!). Она вскочила и увидела, что детей «разобрали» солдаты, едущие в поезде в соседних купе, разговаривали с ними, подкармливали своими запасами. Вроде бы простой житейский эпизод, но в нём вся жизнь солдата-защитника родины, оторванного от семьи, от своих детей!
Экскурсия с воспоминаниями о детстве продолжалась. Вера Александровна вспомнила школу № 216, в которой она училась, но с особенной теплотой она говорила о Дворце пионеров. Ещё один дворец её детства – Аничков: здесь она получала прямо-таки «энциклопедические знания»: ботанический кружок, кружок фотографии, фигурное катание, железнодорожный кружок и даже… стрелковый кружок. Хрупкая Верочка получает третий разряд по стрельбе из винтовки ТОЗ-8, ещё бы! Только что отгремели две войны, а песня «Если завтра война, если завтра в поход…» была очень популярной и часто звучала по радио. Но ведь ещё был и главный кружок – кружок художественного слова, который вел артист (судьба?! – Т.Л.) Театра комедии Борис Федорович Музалев. Его посещали будущие звезды советского театра и кино Сережа Юрский, Танечка Доронина, Миша Козаков и Вера Карпова.
– Почему же всё-таки не ботаник, не железнодорожник, а актриса? По профессии и отец и мать вроде бы далеки от искусства. Может быть, кто-то из них или бабушек и дедушек играл на музыкальных инструментах, пел, участвовал в художественной самодеятельности?
– Да, – ответила Вера Александровна, музыка у нас звучала всегда, – но это был патефон с набором пластинок (Петр Лещенко, Леонид Утесов) и, конечно, радио. Друзья отца играли на гитаре. А в самодеятельности я участвовала сама. Это был Народный театр в Выборгском доме культуры. Им руководила (какое совпадение!- Т.Л.) актриса Театра Комедии Вера Сукова. И я играла в спектакле «Степь широкая» по пьесе Н. Винникова. Спектакль на сцене Пушкинского театра смотрел мой отец. Он не очень-то был доволен моим театральным уклоном и сказал: «И ты хочешь этим заниматься? Зачем? Тебе надо на юриста учиться».
Мы снова возвращаемся к семье Веры Александровны.
– Как оказалось, к роду графа Шереметьева Вы отношения не имеете. А знаете ли вы свою родословную, откуда родом отец и мать, их родители, из какого они сословия. В детстве, юности Вы интересовались историей семьи, что Вы знаете о том, где и как познакомились Ваши родители?
– Знаю, но мало. Как-то в то время интересы были другими, а вот когда пришла пора, то оказалось, что спросить-то и не у кого. Бабушка родом из Тверской области, а отец родился в деревне Низовье на Вологодчине. Там находился Смердомский стекольный завод, где он начал свою трудовую деятельность в 1911 году. В шесть лет!А сейчассоставлением родословной занимается мой племянник – Александр Карпов, сын рано умершей моей младшей сестры. Он работает старшим научным сотрудником в Музее истории религии. Летом он ездил в деревню Сушигорицы, изучал архивы Тверской области. Кое-что нашел о нашей семье.
– Тогда, Вера Александровна, Вы можете быть спокойны за родословную: профессиональный историк найдет всё. Но вернемся в то время, когда Вера Карпова кончила школу.
В 1951 году, окончив школу, она пробовала поступить в студию при МХАТ. В это время была выездная сессия в Ленинграде. Её не приняли. Из художественного кружка Дворца пионеров приняли Танечку Доронину с её врожденным «доронинским» придыханием и Мишу Козакова. Популярный в то время артист кино Леонид Харитонов, утешая Веру Александровну, сказал ей: «Вы всем безумно понравились, но у нас уже есть кандидат на роль мальчика-травести». Он же предложил ей позаниматься с ним, а пока так же, как и отец, посоветовал поступать в юридический институт, где, по его словам, в то время была сильная художественная самодеятельность. И тогда, чтобы не терять время, Вера поступила в Ленинградский Юридический институт им. М.И. Калинина, проучилась год, осваивая азы театрального искусства под бдительным оком Леонида Харитонова. Он поменял ей репертуар, а на следующий год она бросила юридический и уехала сдавать экзамены в театральные вузы Москвы. Подала документы сразу в четыре института, прошла по конкурсу одновременно в трёх.
– Три вуза из четырех! Это впечатляет, Вера Александровна! Занятия с Харитоновым сыграли свою роль или Москва оказалась более чуткой к вашему незаурядному комическому таланту? А почему именно Щукинское училище? Что было в нем особенно притягательного по сравнению с другими вузами?
Вера Александровна отвечает:
– Вахтанговская школа. Учеба в Москве с 1952 по 56 год была прекрасным временем моей жизни. В Щукинском училище о нас очень заботились. Сейчас такого не бывает. Меня вызвали в учебную часть, и ректор Кульнев сказал: «Что ты ходишь в ботиночках, сейчас холодно — надо калоши». И Кульнев купил мне калоши. В Ленинград я приезжала на каникулы. Но был еще один приезд – в ноябре 1954 г. – когда умер мой папа. Меня вызвали в ректорат и сообщили: «У вас серьезно болен отец»; купили мне билет в Ленинград. В поезде я поняла, что папы уже нет. Когда я поднялась по нашей лестнице, то на пороге квартиры меня встретила совсем другая мама… На похоронах отца на Богословском кладбище было очень много полярников, фронтовиков. Оказалось, что его стаж работы больше, чем время прожитой жизни (ему было всего 54 года), ведь на Севере трудовой год считали за два плюс война.
Студентка Вера со своей подругой-однокурсницей снимали в Москве «угол» в подвале и спали «валетом» на одной кровати. Её комнату в Ленинграде Татьяна Андреевна сдавала и присылала ей 150 рублей. Студенческие годы, и это не удивительно, актриса считает самыми счастливыми в жизни, с удовольствием вспоминает своих сокурсников: Александра Ширвиндта, Инну Ульянову, Льва Борисова, Нину Дорошину. С ней Вера была особенно дружна, а мама Нины опекала не только свою дочь, но и Верочку, которую до конца жизни называла «моя доченька». Сокурсник Александр Ширвиндт подкармливал Веру гречневой кашей с настоящим деревенским молоком, которое ему присылали родители. Голодные студенческие годы… Молодой растущий организм требовал своего. Вера Александровна улыбается, рассказывая том, что
однажды она смотрела спектакль Центрального детского театра «Страницы жизни» с любимым актером Олегом Ефремовым, купила по дороге два двойных батоны из серой муки со сластинкой; смотрит спектакль, потихоньку отламывает кусок за кусочком и отправляет себе в рот.
– Так и не заметила, как умяла полтора батона.
– Ну, хорошим аппетитом в студенческие годы никого не удивишь, – поддерживаю её я. – Но вернёмся в Щукинское училище, как вы шли к театральному мастерству.
Вера Александровнар рассказывает, что щукинцы участвовали в массовках в театре Вахтангова; Ролан Быков приглашал их подрабатывать Снегурочками, мальчиками, девочками на ёлках, за выступление платили три рубля. Если же приходилось заменить кого-то из актеров, то заработок вырастал до 8 рублей. А однажды, когда на елке Вера заменила Юлию Борисову, ей заплатили 17 рублей! Немалые по тем временам деньги[2].
– Студенческие годы, как правило, пролетают чуть ли не с космической скоростью. На ваш выпускной спектакль приезжал сам Николай Павлович Акимов. Он вас пригласил лично?
Как оказалось, Вера Александровна Акимова в то время никогда не видела, только его спектакли смотрела в Ленинграде. Он же приехал посмотреть выпускной спектакль и выбрал её, Александра Ширвиндта и Инну Ульянову. Москвич Ширвиндт сразу отказался, а Инна Ульянова и Вера Карпова приехали поступать в театр. Она была счастлива: на работу можно ходить пешком! А вот Инне дали квартиру (!), но на Охте. Дочь зам. министра угольной промышленности была оскорблена: «Не для того я четыре года училась, чтобы жить на Охте!». В конце пятидесятых годов Охта была рабочей окраиной Ленинграда с большим количеством заводов, да к тому же химических, добираться туда после спектаклей поздней ночью, конечно, было весьма проблематично. И Инна вернулась в Москву. А Вере предстояла встреча с Н.П. Акимовым. Когда она пришла «служить» в театр, его не было.
– Первая встреча с Николаем Павловичем? – В её глазах вспыхнули смешливые искорки. – Я его никогда не видела, и представляла таким высоким, представительным, как Охлопков. И вдруг входит мужчина маленького роста, худенький с удивительными аквамариновыми глазами. А мне Флоринский предложил роль Бэтти в «Опасном повороте». До этого я играла только роли инженю, в театре нас называли «горшками». А тут роль молодой женщины, да ещё, как говорится, «с прошлым». Мне так было страшно, хотела отказаться. Даже в Москву позвонила своему педагогу – Вере Константиновне Львовой, – говорила, что откажусь. Она меня резко одернула, сказала, чтобы я не смела этого делать, иначе вычеркнет меня из списков своих любимых учениц. Но и ободрила: «Я в вас верю». Мне было так страшно, когда на репетиции села на колени к Ускову со словами: «Я любила его, потому что он обращался со мной как с женщиной».
Вера Александровна вспоминает, что объятая ужасом, она все-таки рискнула произнести одно слово – «как»? «Будем работать», - ответствовал ей Николай Павлович. В это время он «омолаживал» труппу, и Вере досталась роль Аннунциаты в сказке Шварца «Тень». Во время репетиции однажды Акимов сказал: «Вам не надо играть прозрачную слезу! Вы – сопля людоеда! Вот это и играйте». Она задумалась на несколько минут и продолжила:
– Акимов был непредсказуем. Он, по-моему, не очень любил похвалы. Для него главное, чтобы было сделано, чтобы было понятно – ради чего. Если смеется – значит, хорошо. А в гневе он был суров. Если бывало катастрофическое положение со спектаклем, он входил, и у него вдруг белел взгляд. Все чувствовали, что сейчас будет что-то такое, и просто врастали в стену. Он начинал говорить, потом произносил какую-то блистательную фразу, и мы понимали, что односекундная чистка уже прекратилась. Иногда режиссеры ругают по часу, но это ничего не дает. А здесь – как разряд молнии. Вообще Акимов был человеком с блистательным саркастическим юмором. Артист Алексей Розанов сказал, что на профсоюзные собрания, где выступает Николай Павлович, надо продавать билеты. Он иногда ругал человека, и все смеялись. И тот человек тоже смеялся, не всегда отдавая себе отчет в том, что это именно к нему относится, а не ко всем. Иногда Акимов умел благородно, не оскорбляя, довести до такой высокой ноты уничтожение, что порою становилось страшновато.
Я вспомнила рассказ своей приятельницы – она работала на телевидении - о том, как Акимов держал себя с власть-предержащими того времени, ответственными за культуру. В то время Николай Павлович поставил «Дракона», а Георгий Александрович Товстоногов, не помню в каком спектакле, вывесил плакат с цитатой из письма Пушкина к жене: «черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом!». Идет разбор в отделе культуры горкома, Товстоногов обещает снять этот лозунг, а Акимов произносит блистательную, с моей точки, зрения фразу: «Благодарю всех за критику. Впредь постараюсь работать ещё лучше». Мне кажется в этом весь Акимов, я его частенько видела после спектаклей, когда он спускался по лестнице вместе со зрителями, прислушиваясь к оценкам. Однажды он выступал на встрече со студентами в актовом зале Ленинградского университета, где сказал о своих «творческих» планах: он собирался первому зрителю, влетавшему в гардероб, выдавать вместе с пальто шутовской колпак. Не знаю, осуществил ли он этот план, поскольку я всегда дожидалась во времена акимовского театра последнего падения завеса.
А Вера Александровна продолжила воспоминания о гениальном режиссёре, с которым ей посчастливилось работать целых одиннадцать лет, рассказывая, что в
одной рецензии на спектакль очень хвалили находку Акимова, у которого героиня Оливия, которую она играла, ходила со своим портретом – куколкой, похожей на неё. На самом деле куколку придумала сама актриса:
– Николай Павлович ко мне подошел и сказал: "Поделимся теперь славой - так, что ли?". Однажды Акимов выступал на вечере Таирова, который был тогда запретным. Он назвал в одном ряду имена Вахтангова, Мейерхольда, Таирова. И не согласился с расхожим мнением о том, что этот список можно долго продолжать, – по его мнению, вслед идут режиссеры уже другого класса. Еще Акимов говорил: "Режиссеры меня считают художником, художники меня считают режиссером. Ну и считайте, что я просто фотограф-любитель". В нем и его спектаклях привлекала именно личность. Его хрустально-чистая мысль, безупречный вкус позволяли делать кульбиты от сказочно-лирических спектаклей до высочайшего гротеска и создать свой театр - действительно неповторимый.
Театр действительно был неповторимым и любимым зрителями. «Достать» билеты в то время в Театр Комедии это было событием, их продавали всегда с нагрузкой в какие-нибудь не слишком престижные театры или концерты. Акимову удалось окружить себя блестящими актерами, как старой школы Е.В. Юнгер, Л.П. Сухаревская, И.П. Зарубина, Б.М. Тенин, А.Д. Бениаминов, Л.К. Колесов, К.Я. Гурецкая, И.А. Ханзель, так и молодёжью – Лев Милиндер, Геннадий Воропаев, Валерий Никитенко. Вот в эту звездную труппу легко «вписалась» юная Верочка Карпова.
– Часто спрашивают, как мне удалось сразу вписаться в труппу Театра Комедии. Во-первых, потому, что Щукинское училище — при Вахтанговском театре, первом театре и для Акимова. Там он поставил своего «Гамлета». Нашим курсом руководила режиссёр Александра Исааковна Ремизова, бывшая жена Николая Павловича, она ставила позже спектакли в Театре Комедии. Так что я пришла в Театр Комедии не только «вахтанговская», но и чуть-чуть «акимовская». Ни одному театру в Москве я не была бы так нужна. К 1956 г. в театре давно не было молодежи. Нас так ждали, нас так полюбили, мы им были очень интересны. Глеб Флоринский вставал рано и слушал мои передачи (в живую) по радио в 9 утра и говорил мне, что ему понравилось, а что надо исправить. Владимир Усков поучал: «не суетись, держи зрителя паузой …». Сергей Филиппов: «в кино главное крупный план; идя к нему, вынеси себя на него». Николай Трофимов: «мысль, мысль». Опекали все, точнее были верными учителями. Каждый из них – это целая школа! Блестящая труппа. Каждый артист был многоцветной индивидуальностью, непохожей на другого. Акимов умел сколотить труппу. Но главным во всем был он, во всем!!!
Мы долго ещё разговариваем о театре, её ролях в кино, на радио, в Ленконцерте, о знаменитых капустниках, созданных Акимовым, которые по традиции продолжаются в театре 16 апреля, в день рождения Николая Павловича, об одном из её партнеров, незабываемом Петре Вельяминове[3]знаменитом киноактёре, оставившим яркий след и в театре Комедии им. Н.П.Акимова, о её деятельности в качестве экзаменатора по двум предметам – русская и мировая литература; русский и зарубежный театр – на созданном им Театральном факультете Балтийского института экологии политики и права. Со свойственной ей ответственностью, она «перелопатила» целые тома классической литературы, которые в несколько приемов возила из Театральной библиотеки в свою квартиру на Красногвардейской площади, чтобы быть на уровне. Вот ещё одна черта этой неукротимой в работе женщины, и ещё один талант – талант преподавателя, который ещё на заре юности отметила в ней В.К. Львова.
Меня интересует, как актриса оценивает современное состояние театра как жанра. И я слышу в ответ, что кумиром для неё является «Современник» времен режиссуры Олега Ефремова. Но как же это далеко от наших дней. Вера Александровна делится своими представлениями об актерском мастерстве выпускников театральных студий в настоящее время, о понятии «современный актёр». С её точки зрения – это такой артист, «о котором мечтал Акимов: если он играет «Тень», то должен уметь мгновенно перенестись из одного угла сцены в другой». Она вспоминает Льва Милиндера из акимовской «Тени», который почти справлялся с этим заданием великого режиссёра. Вера Александровна отмечает, что у молодых артистов сегодняшнего дня есть «певучесть, танцучесть, прыгучесть, летучесть, для меня уже недосягаемая. Но умение лепить точный характер, понимание, ради чего выходишь на сцену, как дойти до души зрителей, реже встречается в сегодняшних спектаклях».
А я думаю об истоках её творческого долголетия. Конечно, не последнюю роль играет генетика – долголетие, как известно, передается по материнской линии. Конечно, нельзя не вспомнить и о том, что ей не пришлось голодать и в голодный послевоенный 1946 год. Актриса снова говорит о необычайной силе характера её матери, энергичности и русской народной сметливости. Чтобы прокормить детей (двух своих дочерей и их двоюродного брата) в 1946 году Татьяна Андреевна съездила в деревню и привезла оттуда на машине … корову! Добрались они уже поздно вечером, когда ворота в Шереметьевский дворец были закрыты, и Татьяна Андреевна провела эту корову через парадный вход дворца, по паркету и мраморным лестницам. Корову поместили в сарае, она паслась на дворцовом газоне, ей покупали на Сенном рынке сено, а Татьяна Андреевна поила молоком и всю детвору, жившую в их доме. Вот такая история!
Но главным, как мне представляется, в творческом долголетии Веры Александровны является неистощимый оптимизм, не гаснущий интерес к жизни, потрясающая работоспособность при постоянном стремлении к новизне, не говоря уже о редком природном таланте, которым её так щедро одарила судьба. За полтора месяца наших встреч она, помимо участия в названных уже репертуарных спектаклях, готовилась к очередной премьере по пьесе французского драматурга Мишеля Фермо «Двери хлопают» в постановке молодого режиссера Семёна Серзина. Премьера спектакля, вошедшего в репертуар театра под названием «Мечтатели», состоялась 15 декабря 2012 года. Вере Александровне, естественно, предназначалась роль бабушки в многодетной французской семье, как принято сейчас говорить в молодёжной среде, весьма «продвинутой» бабушки, идущей в ногу со временем, понимающей проблемы своих внуков и поддерживающей в трудную минуту жизни младшую внучку. Вера Карпова создает образ истинной француженки в представлении русских людей: ей свойственны изящество и элегантность, юмор и перманентное стремление иметь поклонника в сочетании с изрядной долей расчетливости. Я видела этот спектакль раньше в Театре им. Ленсовета, который возглавлял И.П. Владимиров[4]. То была классическая постановка, хотя Владимиров уже с середины 60-х годов ХХ века довлел к спектаклям музыкального жанра, прообразам современного мюзикла. Вот и С. Серзин пытается превратить французскую комедию в некое подобие варьете, в котором комедийно-драматические сцены перемежаются номерами так называемого «оркестра»: в «фанерном» исполнении оглушает винегрет из произведений группы «The Cinematic Orchestra»,Макса Рихтера, Элвиса Пресли, Мишеля Леграна, Майкла Джексона. И от этого выбора музыкального оформления со сцены акимовского театра дохнуло эпигонским масскультом.
Нет, как обычно, актеры старой школы были на высоте: и Вера Карпова, и Людмила Вагнер[5]были достойны и своих учителей, и знаменитой сцены акимовского театра. Остро гротескная роль Л. Вагнер – служанки Арлен – несомненная удача и режиссёра, и актрисы. Режиссеру удалось саркастически усмехнуться, представив бабушкиного поклонника молодым человеком возраста примерно её внуков. Прообразы очевидны, достаточно взглянуть на телеэкран. Мне показалось, что спектакль по сравнению с постановкой И.П. Владимирова осовременен режиссёром – сделан акцент на стремительное обуржуазивание бунтарской творческой молодёжи, как только встает вопрос о хлебе насущном: оркестр забыт, а на сцене, вернее за семейным столом появляется «менеджер», массу которых сегодня встречаешь в повседневной жизни. И это, конечно, плюс спектакля. Во времена Игоря Петровича Владимирова ещё не было культа работников отделов продаж и снабжения, так называемых «манагеров». Пару слов нужно сказать, конечно, и о матери этого многочисленного семейства (з.а. России Т. Полонская). Роль наивной женщины, конечно, предопределена автором пьесы, однако актриса, с моей точки зрения, создала образ не матери-француженки, а типичный образ русской матери, ну, во всяком случае её можно принять за «русскую француженку» из третьего поколения первой русской эмиграции. А что касается молодых исполнителей, среди которых звучали фамилии известных актёров советского времени (семейные традиции или однофамильцы?), то они продемонстрировали и «танцучесть», «прыгучесть» вплоть до акробатических этюдов, вот только с актерским мастерством, увы! было слабовато: плохая постановка голосов, заглушаемых музыкальным сопровождением под «фанеру». А когда в одной из сцен брат с сестрой переходят на шёпот, то это шёпот слышали только они вдвоем.
Спектакль, поставленный С. Сёрзиным, конечно, адресован молодёжи. Её, выросшей в постперестроечное время и воспитывавшейся на низкопробных шоу масскульта или откровенной попсы, было много на премьерном спектакле: в театре Николая Павловича Акимова (!!) зрители выражали восторг от постановки… свистом! Я представила себе, что сказал бы или предложил сделать Акимов, услышав подобное американизированное выражение щенячьих восторгов: наверное, предложил бы вставлять кляп в эти юные рты при входе в театр, оставляя свободными только руки для аплодисментов.
И опять-таки в негласном соревновании поколений детей и отцов пальму первенства приходится отдать старшему поколению: оно может всё. «Вагнер бесподобна», – обменивались впечатлениям зрители, так сказать «элегантного возраста». «Вы лучше всех», – услышала я слова одной из поклонниц таланта Веры Карповой и её ответ: «Я как все». И, по-видимому, вспомнив своё «мальчишечье детство», она ответила залихватским свистом на свист зрителей, правда, «пересвистеть» их ей не удалось – один в поле не воин. А я мысленно не согласилась с её оценкой, «как все». Нет, она была, есть и будет «акимовской» актрисой, в каких бы спектаклях и какие бы роли ей не приходилось исполнять.
Санкт-Петербург
--------------------------------------------------------------------------------
[1] Лев Исаакович Лемке (1931-1996 г), заслуженный артист РСФСР, с 1962 года служил в Театре Комедии. Похоронен на Серафимовском кладбище в Петербурге.
[2]После отмены карточек в конце 1947 года при зарплатах большинства городского населения в 500—1000 рублей килограмм ржаного хлеба стоил 3 рубля, пшеничного — 4 рубля 40 копеек, килограмм гречки — 12 рублей, сахара — 15 рублей, сливочного масла — 64 рубля, подсолнечного масла — 30 рублей, мороженого судака — 12 рублей, кофе — 75 рубл<
Вернуться к списку новостей
