Ирина Мазуркевич Смешное надо играть всерьез Невское время. 2013. 14 февр.
Все фотографии ()
Вот и в Театре Комедии изящная, открытая заново пьеса Мариво пришлась ко двору. В одной из главных ролей – Ирина МАЗУРКЕВИЧ.
– Ирина Степановна, что это за роль, чем
она трудна? Или… не трудна для вас?
– Все роли трудны. А если нет – то и не-
интересно. Моя героиня зовётся Леонти-
ной. Женщина, которая дожила до своих
лет, но никогда в жизни не любила и не
представляет, что такое любовь. Со своим
братом они называют себя философами,
дни проводят в отвлечённых умствованиях
и вообразить не могут, что стрела амура до-
летит и до их сердец. Это комедия положе-
ний, лёгкое весёлое действие, как и нужно
– про любовь. Там есть и молодая пара, и
переодевания, и превращения…
– А в конце все поженятся.
– Не-е-ет. Не так всё просто, в том-то и
дело.
– Но в целом спектакль о том, как зарожда-
ется и развивается чувство любви?
– Конечно. Это вообще главный предмет
искусства.
– Спектакль ставит режиссёр из Франции
Мишель Раскин, человек в театральном мире
более чем известный. Он кавалер Француз-
ского государственного ордена искусства и
литературы, а также высшей театральной
премии Франции – премии Мольера. Как с
ним работается?
– Замечательно. Необычно. Это новый
опыт для всех нас. Мне повезло, я работа-
ла со многими режиссёрами, хорошими,
разными. Но эта работа всё время меня за-
ставляет удивляться. У Мишеля абсолют-
но новая для нас методика репетиций. В
таком темпе мне никогда не приходилось
работать. Обычно считается, что три меся-
ца – это просто сумасшедшая скорость, а
тут спектакль мы должны выпустить всего
за восемь недель. И это при том, что мы ра-
ботаем с переводчиком и на перевод уходит
много времени.
– То есть возможно было бы сделать спек-
такль и за месяц?
– Наверное. Но… Артисты не дозрели бы,
есть такая опасность. Роль, как хорошее
вино, должна вызреть. Но два месяца ра-
боты – это видимая часть айсберга. Режис-
сёру, чтобы за такой срок выпустить спек-
такль, надо долго готовиться, и не один год,
может быть. Мишель Раскин давно погру-
жён в эту пьесу, он имеет чёткую картину
спектакля в целом и отдельных сцен. У него
в руках текст, который он дома подклеи-
вал: фраза на французском языке, фраза на
русском. Он даже знает немного русский
язык, на слух выучил, потому что ему это
нужно. «Давайте посоветуемся», – вот что
мы слышим от него чаще всего. Но мы ещё в
середине пути, и самое интересное впереди.
Художник спектакля и художник по свету –
тоже из Франции.
– Такая русско-французская amitie (друж-
ба. – Прим. ред.) получается, очень любопыт-
но!
– И к тому же в спектакле будет много
современных элементов, для того чтобы
был какой-то мостик, переход между про-
шлыми веками и нашим временем, и люди
воспринимали бы эту историю как историю
про себя. Помните, у Игоря Владимирова в
«Укрощении строптивой» тоже были эле-
менты современности. Такие, как электро-
бритва, например. Это был такой хулиган-
ский музыкальный спектакль.
– Но не до такой же степени, чтобы герои
из прошлого, как новый Шерлок Холмс, на-
пример, не расставались с мобильными теле-
фонами и айпэдами?
– Боже сохрани! Наш режиссёр очень
трепетно относится к тексту. И просит нас
играть всерьёз. Смешное – непременно серь-
ёзно. Но это вовсе не означает, что должно
быть тяжеловесно. Просто нам хотелось бы,
чтобы на сцене были живые люди, попав-
шие в необычные ситуации, а не кукольные
персонажи, которые кривляются, чтобы лю-
бым способом вызвать смех в зале. А ведь
это не редкость, к сожалению, сейчас – игра
без попытки понять суть человеческую, без
логики поступков. Задача – рассмешить пу-
блику любым способом: нелепыми позами,
кривлянием, сниманием штанов.
– Ирина Степановна, вам часто приходи-
лось играть героинь, которые были на вас не
похожи? Какие характеры вам интереснее
всего воплощать на сцене?
– А что я про себя знаю? Как правило, бы-
вают характеры мягкие, податливые. Или,
наоборот, сильные, волевые. Больше всего
мне нравится, когда роль совмещает эти
противоположности. Обо мне говорили: ой,
какая хрупкая, беззащитная, худенькая, сю-
сю-сю. И когда я играла наивных барышень,
то было не так интересно. А вот если такой
человек делает что-то неординарное, это – о!
Потому что неожиданно. Ведь поступки – я
имею в виду Поступки с большой буквы –
совершают люди не только крупные, реши-
тельные, с волевым лицом и походкой, как
будто сваи вбиваются…
– Гром-женщины…
– ...которые могут задушить в объятиях в
прямом смысле слова. Но и такие, от кото-
рых ничего подобного не ждёшь. В любой
роли нужно искать нечто несвойственное
этому герою. И объяснять себе и всем, поче-
му человек на такое оказался способен. Чаще
всего в начале репетиций я не знаю, чем дело
закончится, и как я смогу это сыграть, и по-
чему именно меня на эту роль взяли…
– Ваша карьера в кино началась доволь-
но рано – с фильма про девочку-гимнастку
«Чудо с косичками». А потом были фильмы
«Сын председателя», «Сказ про то, как царь
Пётр арапа женил», «Трое в лодке, не считая
собаки». И наконец, любимый всеми «О бед-
ном гусаре замолвите слово». Скажите, как
вы отнеслись к своей невероятной популяр-
ности?
– Да никак. Ничего такого не было, всё
это было постепенно, незаметно… Сейчас
эти фильмы почему-то показывают часто, а
тогда… Я относилась к этому как к чему-то
проходному.
– Да? Но каждый новый фильм Рязанова, я
напомню, вся страна ждала с нетерпением, и
давали «Бедного гусара» под Новый год, как
что-то необыкновенно вкусное, и все люди
в СССР, кто был не на работе, бросали дела и
дружно усаживались перед телевизором.
– Ну и что? Я что, должна была ходить
по улицам и подпрыгивать от радости? По-
думаешь, ну снялась, и что? Какой-то этап
прошёл, но жизнь продолжалась, и работа
в театре не стояла на месте, и ребёнок ро-
дился на следующий год, и я совершенно на
этом не зациклилась. Популярность в кино
и театральная популярность – разные вещи.
Я это знала изначально. У меня хорошая
школа была, и педагоги об этом говорили
всегда. Недаром во многих вузах студентам
запрещают сниматься в кино. Потому что у
многих сносит крышу, и они считают, что
уже держат бога за бороду. И больше ниче-
му не надо учиться, и так будет всегда. Для
меня никогда не было целью, чтобы меня
узнала продавщица из бакалейного отдела.
Театр более благосклонен к артистам, чем
кино. В кино ты можешь ничего не играть,
камера берёт крупно твоё лицо, а потом
тебя переозвучат. И всё за тебя сделают.
– И всё-таки я не думаю, что кино – это про-
сто. Попробуй, к примеру, выдави слезу…
– Как раз слёзы – это проще простого. В
американских фильмах, вы заметили, – у
актрисы льются слёзы, при этом ни нос не
краснеет, ни макияж не течёт. И дыхание
ровное. В театре ты так не сделаешь – сразу
же фальшь будет видна. И потом, в театре
важно не столько, чтобы ты сам плакал, а
нужно, чтобы заплакал зритель. Ты мо-
жешь обрыдаться, а в зале будут только
смеяться.
– А скажите, какой высший момент на-
слаждения в вашей профессии – гром апло-
дисментов? Крики «браво»? Цветы?
– Нет. Нет. Нет. Пожалуй, это тишина в
зале. Когда ты владеешь вниманием и зна-
ешь, что те, кто сейчас на тебя смотрит, за-
были обо всём, обо всех своих делах. И они
переживают вместе с тобой, и наступает миг
волшебства, когда то, что происходит на
сцене, становится реальностью.
– В каждом спектакле вам удаётся почув-
ствовать такой момент?
– По крайней мере к этому надо стремить-
ся. Я знаю разницу между полной тишиной
и звенящей тишиной. Однажды в «Зойки-
ной квартире», это был кульминационный
момент спектакля, всё шло нормально. И
была тишина в зале – полная. И вдруг кто-
то с задних рядов закричал: «Аллах акбар!»
А это как раз после терактов в Москве было.
И тишина стала пульсирующей, звенящей,
зловещей. Эта разница в тишине стала сра-
зу заметной. Поняли все, даже те, кто был
за кулисами. Было достаточно малейше-
го движения, чтобы разразилась паника и
спектакль был сорван, – так были напуганы
люди. Но мы продолжили и удалось дои-
грать. Оказалось, кто-то решил пошутить,
такая идиотская шутка, его вывели из зала.
Беседовала Эльвира Дажунц
– Ирина Степановна, что это за роль, чем
она трудна? Или… не трудна для вас?
– Все роли трудны. А если нет – то и не-
интересно. Моя героиня зовётся Леонти-
ной. Женщина, которая дожила до своих
лет, но никогда в жизни не любила и не
представляет, что такое любовь. Со своим
братом они называют себя философами,
дни проводят в отвлечённых умствованиях
и вообразить не могут, что стрела амура до-
летит и до их сердец. Это комедия положе-
ний, лёгкое весёлое действие, как и нужно
– про любовь. Там есть и молодая пара, и
переодевания, и превращения…
– А в конце все поженятся.
– Не-е-ет. Не так всё просто, в том-то и
дело.
– Но в целом спектакль о том, как зарожда-
ется и развивается чувство любви?
– Конечно. Это вообще главный предмет
искусства.
– Спектакль ставит режиссёр из Франции
Мишель Раскин, человек в театральном мире
более чем известный. Он кавалер Француз-
ского государственного ордена искусства и
литературы, а также высшей театральной
премии Франции – премии Мольера. Как с
ним работается?
– Замечательно. Необычно. Это новый
опыт для всех нас. Мне повезло, я работа-
ла со многими режиссёрами, хорошими,
разными. Но эта работа всё время меня за-
ставляет удивляться. У Мишеля абсолют-
но новая для нас методика репетиций. В
таком темпе мне никогда не приходилось
работать. Обычно считается, что три меся-
ца – это просто сумасшедшая скорость, а
тут спектакль мы должны выпустить всего
за восемь недель. И это при том, что мы ра-
ботаем с переводчиком и на перевод уходит
много времени.
– То есть возможно было бы сделать спек-
такль и за месяц?
– Наверное. Но… Артисты не дозрели бы,
есть такая опасность. Роль, как хорошее
вино, должна вызреть. Но два месяца ра-
боты – это видимая часть айсберга. Режис-
сёру, чтобы за такой срок выпустить спек-
такль, надо долго готовиться, и не один год,
может быть. Мишель Раскин давно погру-
жён в эту пьесу, он имеет чёткую картину
спектакля в целом и отдельных сцен. У него
в руках текст, который он дома подклеи-
вал: фраза на французском языке, фраза на
русском. Он даже знает немного русский
язык, на слух выучил, потому что ему это
нужно. «Давайте посоветуемся», – вот что
мы слышим от него чаще всего. Но мы ещё в
середине пути, и самое интересное впереди.
Художник спектакля и художник по свету –
тоже из Франции.
– Такая русско-французская amitie (друж-
ба. – Прим. ред.) получается, очень любопыт-
но!
– И к тому же в спектакле будет много
современных элементов, для того чтобы
был какой-то мостик, переход между про-
шлыми веками и нашим временем, и люди
воспринимали бы эту историю как историю
про себя. Помните, у Игоря Владимирова в
«Укрощении строптивой» тоже были эле-
менты современности. Такие, как электро-
бритва, например. Это был такой хулиган-
ский музыкальный спектакль.
– Но не до такой же степени, чтобы герои
из прошлого, как новый Шерлок Холмс, на-
пример, не расставались с мобильными теле-
фонами и айпэдами?
– Боже сохрани! Наш режиссёр очень
трепетно относится к тексту. И просит нас
играть всерьёз. Смешное – непременно серь-
ёзно. Но это вовсе не означает, что должно
быть тяжеловесно. Просто нам хотелось бы,
чтобы на сцене были живые люди, попав-
шие в необычные ситуации, а не кукольные
персонажи, которые кривляются, чтобы лю-
бым способом вызвать смех в зале. А ведь
это не редкость, к сожалению, сейчас – игра
без попытки понять суть человеческую, без
логики поступков. Задача – рассмешить пу-
блику любым способом: нелепыми позами,
кривлянием, сниманием штанов.
– Ирина Степановна, вам часто приходи-
лось играть героинь, которые были на вас не
похожи? Какие характеры вам интереснее
всего воплощать на сцене?
– А что я про себя знаю? Как правило, бы-
вают характеры мягкие, податливые. Или,
наоборот, сильные, волевые. Больше всего
мне нравится, когда роль совмещает эти
противоположности. Обо мне говорили: ой,
какая хрупкая, беззащитная, худенькая, сю-
сю-сю. И когда я играла наивных барышень,
то было не так интересно. А вот если такой
человек делает что-то неординарное, это – о!
Потому что неожиданно. Ведь поступки – я
имею в виду Поступки с большой буквы –
совершают люди не только крупные, реши-
тельные, с волевым лицом и походкой, как
будто сваи вбиваются…
– Гром-женщины…
– ...которые могут задушить в объятиях в
прямом смысле слова. Но и такие, от кото-
рых ничего подобного не ждёшь. В любой
роли нужно искать нечто несвойственное
этому герою. И объяснять себе и всем, поче-
му человек на такое оказался способен. Чаще
всего в начале репетиций я не знаю, чем дело
закончится, и как я смогу это сыграть, и по-
чему именно меня на эту роль взяли…
– Ваша карьера в кино началась доволь-
но рано – с фильма про девочку-гимнастку
«Чудо с косичками». А потом были фильмы
«Сын председателя», «Сказ про то, как царь
Пётр арапа женил», «Трое в лодке, не считая
собаки». И наконец, любимый всеми «О бед-
ном гусаре замолвите слово». Скажите, как
вы отнеслись к своей невероятной популяр-
ности?
– Да никак. Ничего такого не было, всё
это было постепенно, незаметно… Сейчас
эти фильмы почему-то показывают часто, а
тогда… Я относилась к этому как к чему-то
проходному.
– Да? Но каждый новый фильм Рязанова, я
напомню, вся страна ждала с нетерпением, и
давали «Бедного гусара» под Новый год, как
что-то необыкновенно вкусное, и все люди
в СССР, кто был не на работе, бросали дела и
дружно усаживались перед телевизором.
– Ну и что? Я что, должна была ходить
по улицам и подпрыгивать от радости? По-
думаешь, ну снялась, и что? Какой-то этап
прошёл, но жизнь продолжалась, и работа
в театре не стояла на месте, и ребёнок ро-
дился на следующий год, и я совершенно на
этом не зациклилась. Популярность в кино
и театральная популярность – разные вещи.
Я это знала изначально. У меня хорошая
школа была, и педагоги об этом говорили
всегда. Недаром во многих вузах студентам
запрещают сниматься в кино. Потому что у
многих сносит крышу, и они считают, что
уже держат бога за бороду. И больше ниче-
му не надо учиться, и так будет всегда. Для
меня никогда не было целью, чтобы меня
узнала продавщица из бакалейного отдела.
Театр более благосклонен к артистам, чем
кино. В кино ты можешь ничего не играть,
камера берёт крупно твоё лицо, а потом
тебя переозвучат. И всё за тебя сделают.
– И всё-таки я не думаю, что кино – это про-
сто. Попробуй, к примеру, выдави слезу…
– Как раз слёзы – это проще простого. В
американских фильмах, вы заметили, – у
актрисы льются слёзы, при этом ни нос не
краснеет, ни макияж не течёт. И дыхание
ровное. В театре ты так не сделаешь – сразу
же фальшь будет видна. И потом, в театре
важно не столько, чтобы ты сам плакал, а
нужно, чтобы заплакал зритель. Ты мо-
жешь обрыдаться, а в зале будут только
смеяться.
– А скажите, какой высший момент на-
слаждения в вашей профессии – гром апло-
дисментов? Крики «браво»? Цветы?
– Нет. Нет. Нет. Пожалуй, это тишина в
зале. Когда ты владеешь вниманием и зна-
ешь, что те, кто сейчас на тебя смотрит, за-
были обо всём, обо всех своих делах. И они
переживают вместе с тобой, и наступает миг
волшебства, когда то, что происходит на
сцене, становится реальностью.
– В каждом спектакле вам удаётся почув-
ствовать такой момент?
– По крайней мере к этому надо стремить-
ся. Я знаю разницу между полной тишиной
и звенящей тишиной. Однажды в «Зойки-
ной квартире», это был кульминационный
момент спектакля, всё шло нормально. И
была тишина в зале – полная. И вдруг кто-
то с задних рядов закричал: «Аллах акбар!»
А это как раз после терактов в Москве было.
И тишина стала пульсирующей, звенящей,
зловещей. Эта разница в тишине стала сра-
зу заметной. Поняли все, даже те, кто был
за кулисами. Было достаточно малейше-
го движения, чтобы разразилась паника и
спектакль был сорван, – так были напуганы
люди. Но мы продолжили и удалось дои-
грать. Оказалось, кто-то решил пошутить,
такая идиотская шутка, его вывели из зала.
Беседовала Эльвира Дажунц
Вернуться к списку новостей
