Михаил Светин: «Буду говорить правду, невзирая на лица» // Невское время. 2010. 10 дек.
Все фотографии ()
Михаил Семенович сразу предупредил: «Я буду говорить правду, невзирая на лица, и о себе тоже буду рассказывать только правду».
– Михаил Семенович, когда вы решили стать артистом?
– В три года. Чарли Чаплиным хотел стать, которого видел на экране. У нас дома однажды даже скандал разгорелся. Мамин брат – он заведовал портняжно-сапожными мастерскими и очень хотел, чтобы я стал сапожником, – говорил: «Сначала пусть специальность получит!» Мама не соглашалась: «Миша хочет стать артистом – пусть будет артистом!» И стал я учеником в сапожной мастерской, потом – подмастерьем, а потом… сбежал! Так началась моя битва за то, чтобы стать актером. Мы с Леней Каневским поехали в Москву поступать в театральный вуз. В Щукинское училище не приняли ни его, ни меня. Я обиделся: «Ах так! Мы еще посмотрим… в дальнейшем!» И уехал обратно в Киев. А Леня оказался мудрее, он пристроился вольнослушателем, потом и институт закончил. А я, гордый, еще какое-то время сидел в Киеве!
– Вы однажды обмолвились, что вас отовсюду выгоняли…
– О да! Меня выгоняли всегда! Все! В школе при мне вести уроки было невозможно. Маму вызывали. Папу вызывали. Ничего не получалось. Я ничего не делал, но вести уроки было невозможно. Я только задавал вопросы – учителю. Особенно я почему-то возненавидел учительницу украинского языка. Она ко мне очень хорошо относилась. Она на переменке говорила: «Мишо, нэ прыходь, я поставлю, шо ты був». А я говорил: «Нет, я хочу заниматься!» Она только начинала новую тему, а я уже держал руку. Я держал вот так руку, только и всего, а одноклассники уже хохотали. Я не знал, что спрошу, но знал, что бы ни спросил, все будут смеяться. Короче говоря, выгнали меня из школы. Восьмой класс проходил «по ускоренной программе». Попробовал перейти в вечернюю школу. Проучился несколько месяцев – тоже выгнали.
– Как же вы, не имея среднего образования, поступали в Щукинское училище?
– Я сказал, что меня отовсюду выгоняли, но я не говорил, что у меня нет среднего образования. Я же понимал: для того чтобы поступить в театральный институт, нужен аттестат о среднем образовании. Родители (а мы жили в подвале, конечно, очень бедно) сдавали угол студенту музыкального училища. Он занимался на дирижерско-хоровом факультете. Студент часами стоял перед клавиром и размахивал руками. Я так посмотрел-посмотрел – работа не пыльная! И решил поступать в музыкальное училище для того, чтобы получить среднее образование. По-моему, логично. Я часами стоял у репродуктора, слушал концерты и размахивал руками. Дирижировал! У меня хорошо получалось. Для поступления в музыкальное училище нужно было иметь три года производственного стажа, его у меня не было. Переговорил со студентом, и он каким-то образом помог мне подать документы. На дирижерско-хоровой факультет. Вместе со студентом я подготовил «Песню о Сталине». Мы вошли в актовый зал, студент сел за пианино, и я продирижировал «Песню о Сталине». Поклонился. Никаких аплодисментов. Только спросили: «А где вы стажировались?» Я повернулся и искренне сказал: «Перед репродуктором. А дирижировал я первый раз в жизни».
Я вышел на лестничную площадку, там меня нагнал директор музыкального училища, его фамилия Шуб, он сказал: «Знаете, а вы нам понравились». Я говорю: «Это естественно». Шуб говорит: «Поступайте к нам на класс гобоя». «Какого гобоя?» – переспросил я. «Такой маленький инструмент, он очень хороший, поверьте мне». – «Подождите! У меня среднее образование будет… по гобою?» Шуб говорит: «Конечно!» – «И я смогу в институт поступить?» – «Конечно!» – «Берите!» И меня взяли почти без экзаменов.
– Сыграло ли музыкальное образование какую-то роль в вашей актерской карьере?
– Сыграло! Еще какую! С помощью гобоя я подрабатывал, когда служил в театрах на периферии. В свободное от игры на сцене время я спускался в оркестровую яму и играл в оркестре, за что мне платили три рубля. Пока из оркестра меня не выгнали.
В спектакле «Третья патетическая» я играл художника, моя жена играла мою жену. Второй акт начинался так: осень, падают листья, скамейка, выходит Ленин. Выходит после того, как я начинаю на гобое играть мелодию, соло.
В тот злополучный вечер мимо меня, наклонившись, пробирался на свое место опоздавший валторнист – третий звонок уже прозвенел. Я не удержался и ткнул его гобоем в зад. Это случилось за секунду до того, как дирижер, Раиса Викторовна, дала команду: гобою – начинать! А я не могу начинать! Тросточка, хрупкая тростниковая тросточка сломана. Раиса Викторовна смотрит на меня. Я показываю сломанную тросточку и развожу руками. Гробовая тишина. Ленин не выходит. Раиса Викторовна взмолилась: «Кто-нибудь, возьмите мелодию гобоя!» Какое там! Музыканты уже давятся от смеха. А зрители не понимают, что происходит. Из оркестровой ямы доносятся какие-то непонятные звуки. Те, кто в первых рядах, через барьер заглядывают в яму, а там музыканты чуть ли не по полу катаются. Пришлось дать занавес.
– Какие годы в своей жизни вы считаете самыми счастливыми?
– Я и в войну, ребенком, был счастливым. Несмотря на то что мы голодали. Мама однажды спросила: «Что тебе в день рождения подарить?» И вы знаете, что я ответил? «Сколько захочу хлеба съесть». Мама потом часто вспоминала эти слова. Мое детство – это война, эвакуация из Киева в Ташкент. В 10 лет я уже зарабатывал деньги. Торговал. Что бы мне ни давали – все продавал. Папиросы, платки, чулки. Мама стоит метрах в двадцати от меня, держит платок весь день, на нее никто не обращает внимания. А я умел продать. Я даже косил под вора, потому что на ворованное люди другими глазами смотрят. Хотя сам в жизни никогда ничего не украл. Нужно было, предположим, продать по двести рублей, и я продавал по двести. Кивал на подворотню: мол, идемте туда. Уже в подворотне меня спрашивают: «Сколько?» – «Не знаю». – «Давай за сто пятьдесят». – «Нет, двести!»
– Вспоминаете ли вы советское время с ностальгией?
– Конечно, вспоминаю, это была моя молодость. Ко мне все всегда хорошо относились. И в советское время тоже.
– О чем мечтаете?
– Я всю жизнь мечтаю, чтобы специально для меня сняли фильм, поставили спектакль, где раскрывается тема маленького человека. Даже не надо писать о маленьком человеке. Я все равно его сделаю. Я все время щупаю эту тему, всегда нахожу немного грустного во всем, чтобы я ни делал, какую бы роль ни играл. Потому что жизнь у маленького человека такая – он хочет вырваться, прорваться, встать на ноги, а ему – бац по голове! И он опять маленький. Я эту тему все равно играю. Мой начальник станции в фильме Михаила Козакова «Безымянная звезда» – что-то близкое к ней. Расплюев в спектакле «Свадьба Кречинского» – оттуда. И Дон Педро тоже.
– Михаил Семенович, вам бы играть в чеховских пьесах!
– Да! Я вам должен сказать, что начинал-то я с Чехова, с его рассказов. Сейчас все больше читаю Зощенко. А когда-то Чехова. Я снимался вместе с Борисом Федоровичем Андреевым в «Сапогах всмятку» по Чехову. Еще одна чеховская картина была – «Старые знакомые» Игоря Масленникова. Но как-то с Чеховым у нас… Иногда робко предлагают: «Давайте «Предложение» сыграем». Но зритель на Чехова не идет. На пьесы идет, на рассказы нет. А я бы попробовал.
– А в театре что сейчас играете?
– Про Расплюева уже сказал. Отличный спектакль. У меня там партнер замечательный – Миша Разумовский, блестяще Кречинского играет. «Дон Педро» – такую современную историю играю с Николаем Мартоном. И продолжаю искать для себя пьесу. Так что если кто что-то хочет предложить, – звоните.
– Почему вы не снимаетесь в сериалах? Смотрите ли вы сериалы?
– Не снимаюсь. Там везде одно и то же: положат труп, затевается расследование – все, сериал начался! Мне не нравится это. Я, может быть, пропускаю какие-то очень хорошие, но сериалы не смотрю.
– Интересные случаи на съемках «Безымянной звезды» были?
– Меня там били – я получал пару оплеух. Я бы не сказал, что это интересно. Но я с удовольствием снимался в этом фильме. Курьез случился на озвучании. Никак не получалось озвучить. Козаков все советует, показывает, как надо. Дошло до того, что я топнул ногой и сказал: «Миша, выйди отсюда! Иначе я не смогу озвучить». Рабинович, лучший звукооператор Советского Союза, поддержал меня. Миша вышел. Через 20 минут я все сделал в лучшем виде. «Безымянная звезда» один из тех фильмов, за которые мне не стыдно.
– Что для вас звездная болезнь?
– Я человек из самой гущи народа. Это не красивые слова. Я всегда был с людьми, и люди ко мне хорошо относились. И я ненавижу актерские понты. «В этом проекте я не считаю возможным…» Они что, думают, что еще двести лет проживут?! Приехал я как-то в воинскую часть – начальник клуба говорит: «Перед вами был артист (не стану называть его), он такое вытворял, так унизил солдат! Так разговаривал! Известный актер, не дурак вроде…» Я не понимаю этого. У меня не было звездной болезни никогда. Я мог остановиться на улице и с любым человеком – неважно, кто он, инженер, уборщица – проговорить полчаса. Поэтому я – настоящий народный артист.
– Михаил Семенович, когда вы решили стать артистом?
– В три года. Чарли Чаплиным хотел стать, которого видел на экране. У нас дома однажды даже скандал разгорелся. Мамин брат – он заведовал портняжно-сапожными мастерскими и очень хотел, чтобы я стал сапожником, – говорил: «Сначала пусть специальность получит!» Мама не соглашалась: «Миша хочет стать артистом – пусть будет артистом!» И стал я учеником в сапожной мастерской, потом – подмастерьем, а потом… сбежал! Так началась моя битва за то, чтобы стать актером. Мы с Леней Каневским поехали в Москву поступать в театральный вуз. В Щукинское училище не приняли ни его, ни меня. Я обиделся: «Ах так! Мы еще посмотрим… в дальнейшем!» И уехал обратно в Киев. А Леня оказался мудрее, он пристроился вольнослушателем, потом и институт закончил. А я, гордый, еще какое-то время сидел в Киеве!
– Вы однажды обмолвились, что вас отовсюду выгоняли…
– О да! Меня выгоняли всегда! Все! В школе при мне вести уроки было невозможно. Маму вызывали. Папу вызывали. Ничего не получалось. Я ничего не делал, но вести уроки было невозможно. Я только задавал вопросы – учителю. Особенно я почему-то возненавидел учительницу украинского языка. Она ко мне очень хорошо относилась. Она на переменке говорила: «Мишо, нэ прыходь, я поставлю, шо ты був». А я говорил: «Нет, я хочу заниматься!» Она только начинала новую тему, а я уже держал руку. Я держал вот так руку, только и всего, а одноклассники уже хохотали. Я не знал, что спрошу, но знал, что бы ни спросил, все будут смеяться. Короче говоря, выгнали меня из школы. Восьмой класс проходил «по ускоренной программе». Попробовал перейти в вечернюю школу. Проучился несколько месяцев – тоже выгнали.
– Как же вы, не имея среднего образования, поступали в Щукинское училище?
– Я сказал, что меня отовсюду выгоняли, но я не говорил, что у меня нет среднего образования. Я же понимал: для того чтобы поступить в театральный институт, нужен аттестат о среднем образовании. Родители (а мы жили в подвале, конечно, очень бедно) сдавали угол студенту музыкального училища. Он занимался на дирижерско-хоровом факультете. Студент часами стоял перед клавиром и размахивал руками. Я так посмотрел-посмотрел – работа не пыльная! И решил поступать в музыкальное училище для того, чтобы получить среднее образование. По-моему, логично. Я часами стоял у репродуктора, слушал концерты и размахивал руками. Дирижировал! У меня хорошо получалось. Для поступления в музыкальное училище нужно было иметь три года производственного стажа, его у меня не было. Переговорил со студентом, и он каким-то образом помог мне подать документы. На дирижерско-хоровой факультет. Вместе со студентом я подготовил «Песню о Сталине». Мы вошли в актовый зал, студент сел за пианино, и я продирижировал «Песню о Сталине». Поклонился. Никаких аплодисментов. Только спросили: «А где вы стажировались?» Я повернулся и искренне сказал: «Перед репродуктором. А дирижировал я первый раз в жизни».
Я вышел на лестничную площадку, там меня нагнал директор музыкального училища, его фамилия Шуб, он сказал: «Знаете, а вы нам понравились». Я говорю: «Это естественно». Шуб говорит: «Поступайте к нам на класс гобоя». «Какого гобоя?» – переспросил я. «Такой маленький инструмент, он очень хороший, поверьте мне». – «Подождите! У меня среднее образование будет… по гобою?» Шуб говорит: «Конечно!» – «И я смогу в институт поступить?» – «Конечно!» – «Берите!» И меня взяли почти без экзаменов.
– Сыграло ли музыкальное образование какую-то роль в вашей актерской карьере?
– Сыграло! Еще какую! С помощью гобоя я подрабатывал, когда служил в театрах на периферии. В свободное от игры на сцене время я спускался в оркестровую яму и играл в оркестре, за что мне платили три рубля. Пока из оркестра меня не выгнали.
В спектакле «Третья патетическая» я играл художника, моя жена играла мою жену. Второй акт начинался так: осень, падают листья, скамейка, выходит Ленин. Выходит после того, как я начинаю на гобое играть мелодию, соло.
В тот злополучный вечер мимо меня, наклонившись, пробирался на свое место опоздавший валторнист – третий звонок уже прозвенел. Я не удержался и ткнул его гобоем в зад. Это случилось за секунду до того, как дирижер, Раиса Викторовна, дала команду: гобою – начинать! А я не могу начинать! Тросточка, хрупкая тростниковая тросточка сломана. Раиса Викторовна смотрит на меня. Я показываю сломанную тросточку и развожу руками. Гробовая тишина. Ленин не выходит. Раиса Викторовна взмолилась: «Кто-нибудь, возьмите мелодию гобоя!» Какое там! Музыканты уже давятся от смеха. А зрители не понимают, что происходит. Из оркестровой ямы доносятся какие-то непонятные звуки. Те, кто в первых рядах, через барьер заглядывают в яму, а там музыканты чуть ли не по полу катаются. Пришлось дать занавес.
– Какие годы в своей жизни вы считаете самыми счастливыми?
– Я и в войну, ребенком, был счастливым. Несмотря на то что мы голодали. Мама однажды спросила: «Что тебе в день рождения подарить?» И вы знаете, что я ответил? «Сколько захочу хлеба съесть». Мама потом часто вспоминала эти слова. Мое детство – это война, эвакуация из Киева в Ташкент. В 10 лет я уже зарабатывал деньги. Торговал. Что бы мне ни давали – все продавал. Папиросы, платки, чулки. Мама стоит метрах в двадцати от меня, держит платок весь день, на нее никто не обращает внимания. А я умел продать. Я даже косил под вора, потому что на ворованное люди другими глазами смотрят. Хотя сам в жизни никогда ничего не украл. Нужно было, предположим, продать по двести рублей, и я продавал по двести. Кивал на подворотню: мол, идемте туда. Уже в подворотне меня спрашивают: «Сколько?» – «Не знаю». – «Давай за сто пятьдесят». – «Нет, двести!»
– Вспоминаете ли вы советское время с ностальгией?
– Конечно, вспоминаю, это была моя молодость. Ко мне все всегда хорошо относились. И в советское время тоже.
– О чем мечтаете?
– Я всю жизнь мечтаю, чтобы специально для меня сняли фильм, поставили спектакль, где раскрывается тема маленького человека. Даже не надо писать о маленьком человеке. Я все равно его сделаю. Я все время щупаю эту тему, всегда нахожу немного грустного во всем, чтобы я ни делал, какую бы роль ни играл. Потому что жизнь у маленького человека такая – он хочет вырваться, прорваться, встать на ноги, а ему – бац по голове! И он опять маленький. Я эту тему все равно играю. Мой начальник станции в фильме Михаила Козакова «Безымянная звезда» – что-то близкое к ней. Расплюев в спектакле «Свадьба Кречинского» – оттуда. И Дон Педро тоже.
– Михаил Семенович, вам бы играть в чеховских пьесах!
– Да! Я вам должен сказать, что начинал-то я с Чехова, с его рассказов. Сейчас все больше читаю Зощенко. А когда-то Чехова. Я снимался вместе с Борисом Федоровичем Андреевым в «Сапогах всмятку» по Чехову. Еще одна чеховская картина была – «Старые знакомые» Игоря Масленникова. Но как-то с Чеховым у нас… Иногда робко предлагают: «Давайте «Предложение» сыграем». Но зритель на Чехова не идет. На пьесы идет, на рассказы нет. А я бы попробовал.
– А в театре что сейчас играете?
– Про Расплюева уже сказал. Отличный спектакль. У меня там партнер замечательный – Миша Разумовский, блестяще Кречинского играет. «Дон Педро» – такую современную историю играю с Николаем Мартоном. И продолжаю искать для себя пьесу. Так что если кто что-то хочет предложить, – звоните.
– Почему вы не снимаетесь в сериалах? Смотрите ли вы сериалы?
– Не снимаюсь. Там везде одно и то же: положат труп, затевается расследование – все, сериал начался! Мне не нравится это. Я, может быть, пропускаю какие-то очень хорошие, но сериалы не смотрю.
– Интересные случаи на съемках «Безымянной звезды» были?
– Меня там били – я получал пару оплеух. Я бы не сказал, что это интересно. Но я с удовольствием снимался в этом фильме. Курьез случился на озвучании. Никак не получалось озвучить. Козаков все советует, показывает, как надо. Дошло до того, что я топнул ногой и сказал: «Миша, выйди отсюда! Иначе я не смогу озвучить». Рабинович, лучший звукооператор Советского Союза, поддержал меня. Миша вышел. Через 20 минут я все сделал в лучшем виде. «Безымянная звезда» один из тех фильмов, за которые мне не стыдно.
– Что для вас звездная болезнь?
– Я человек из самой гущи народа. Это не красивые слова. Я всегда был с людьми, и люди ко мне хорошо относились. И я ненавижу актерские понты. «В этом проекте я не считаю возможным…» Они что, думают, что еще двести лет проживут?! Приехал я как-то в воинскую часть – начальник клуба говорит: «Перед вами был артист (не стану называть его), он такое вытворял, так унизил солдат! Так разговаривал! Известный актер, не дурак вроде…» Я не понимаю этого. У меня не было звездной болезни никогда. Я мог остановиться на улице и с любым человеком – неважно, кто он, инженер, уборщица – проговорить полчаса. Поэтому я – настоящий народный артист.
Вернуться к списку новостей
