Долматова Мария. Свет «Аленького цветочка» // Зрительный ряд. 2011.№2.
Все фотографии ()
Вообще-то, по образованию Эдуард Гайдай — режиссер «взрослого» драматического театра, но опыт имеет и в музыкальном, а самое главное — вот уже много лет работает в детском, кукольном — Театре марионеток им. Е. С. Деммени. Здесь в прошлом сезоне он выпустил славную озорную «Русскую соль», и если кто из зрителей видел этот спектакль, то непременно вспомнит его, разглядывая «Аленький цветочек».
Вместе с художниками Александром Моховым и Марией Луккой режиссер решил известную сказку в лубочном стиле. Костюмы — национальные русские, в красной гамме у купеческого семейства, бледные у дворовых; предметы быта немногочисленны, но красноречивы, а обрамляют сцену резные круги-колеса — они и волны морские, и заросли лесные, и облака, и солнце, и просто знакомый узор народных промыслов. При первом взгляде, именно на уровне картинки, сходство с «Русской солью» бросается в глаза, но на том и заканчивается. В спектакле Театра марионеток веселые скоморохи играли с десятками объектов, с куклами и музыкальными инструментами и, рассказывая сказку, в общем, отрывались по полной. У «Аленького цветочка» другая интонация, более сдержанная, доверительная, здесь нет избытка вещей, должна работать фантазия зрителя, и волшебство этой сказки — другое. Мы не увидим ни венца старшей купеческой дочки, ни зеркальца средней, но цветочек Настеньки засияет в таинственном полумраке сцены дивным ярким огоньком. И волшебного замка тут нет, но сады и хоромы сами собой появляются в воображении от игры света и тени. Вспомнил купец дочек — и мягкий луч выхватил их из темноты, исчезло видение — и растворились они во мраке, как и не было. А во дворце вокруг Настеньки танцуют роскошные платья, сами по себе. Так в спектакле нашлось применение приемам кукольного театра, но об этом чуть позже.
В «Аленьком цветочке» Эдуарда Гайдая два действия и, собственно, главное чудо, love story Настеньки и Чудища начинается во втором. А в первом перед взором зрителей проходит череда заморских жителей, с которыми купец Иван Кузьмич и его помощник Лукич знакомятся во время своего кругосветного плавания. Французы, испанцы, арабы, китайцы — каждый народ распознается по детали костюма, характерным движениям и музыке. А в сочетании с ироничными комментариями наших мореходов (эти одними лягушками питаются, а эти отгородились от всех стеной) каждый выход превращается в маленькую беззлобную карикатуру. Малыши-зрители смекают и хохочут. Особенно над восточными торговцами, у которых Иван Кузьмич выспрашивает про цветочек: один является с картонным слоном, другой — с верблюдом, и оба лопочут с «равшано-джамшутовскими» интонациями. (Эдуард Гайдай выступил также и автором инсценировки, и композитором.).
Если в первом действии больше комических моментов, то во втором в силу вступает драматическое начало, зрителям находится над чем поразмыслить. Старшие дочери, услышав о шторме, первым делом беспокоятся о богатстве и подарках (потонули?!!), потом громко кликушествуют (батюшка утоп!), потом так же громко бросаются на родителя с восторгами. А Настенька просто тихо падает в обморок от крайнего душевного беспокойства. А вскоре так же просто, решительно и безоговорочно отправляется к чудищу. При этом тут никто буквально (отдельным текстом) не превозносит Настеньку и не осуждает других сестер (как случается в иных постановках), но акценты расставлены очень внятно. Малыши с удовольствием смеются над ужимками и потасовками Варвары и Федоры, при этом от них не может укрыться тот факт, что барышни по жизни, в общем-то, не молодцы.
А что же Чудище лесное, он же принц? Сцена знакомства с Настенькой — одна из самых интересных и трогательных в спектакле. Начать с того, что Чудище сам по себе вызывает какие-то очень добрые, жалостливые чувства. Мохнатая ростовая кукла с огромными ладонями и низко посаженной головой уже одними своими неловкими движениями просит сочувствия. Любовь Гайдая к театру кукол дала о себе знать не единожды: не в силах показаться девушке целиком, Чудище приходит к ней, спрятавшись за ширму, из-за которой высовывается лишь веселая горластая кукла-петрушка, ведомая несчастным влюбленным. Наконец, откровением спектакля является сцена сближения Чудища и Настеньки, которая вовсе не падает в обморок от ужаса, но приближается к своему новому другу осторожно и медленно, вполоборота, почти спиной. Пока они движутся вот так навстречу друг другу, зал не дышит от волнения, но уже через секунду заливисто смеется, когда Чудище пугливо семенит прочь. Верный тон, конечно, во многом задают актеры. Шестилетний зритель может не услышать грустные размышления купца (Алексей Макрецкий) о счастье, дружбе, чести; от него могут ускользнуть слова Настеньки (Олеся Бережная) о страданиях тяжких, спрятанных в цветочке, но ребенок непременно все это почувствует, впитает на эмоциональном уровне. Ведь и самых главных слов своему сердечному другу девушка не произносит, за нее говорят ее поступки, ее слезы над умирающим Чудищем. Спектакль ценен именно этим — со-пониманием, со-переживанием, которые он пробуждает в зрителе. Свет такого «Аленького цветочка», действительно, творит чудеса.
Вместе с художниками Александром Моховым и Марией Луккой режиссер решил известную сказку в лубочном стиле. Костюмы — национальные русские, в красной гамме у купеческого семейства, бледные у дворовых; предметы быта немногочисленны, но красноречивы, а обрамляют сцену резные круги-колеса — они и волны морские, и заросли лесные, и облака, и солнце, и просто знакомый узор народных промыслов. При первом взгляде, именно на уровне картинки, сходство с «Русской солью» бросается в глаза, но на том и заканчивается. В спектакле Театра марионеток веселые скоморохи играли с десятками объектов, с куклами и музыкальными инструментами и, рассказывая сказку, в общем, отрывались по полной. У «Аленького цветочка» другая интонация, более сдержанная, доверительная, здесь нет избытка вещей, должна работать фантазия зрителя, и волшебство этой сказки — другое. Мы не увидим ни венца старшей купеческой дочки, ни зеркальца средней, но цветочек Настеньки засияет в таинственном полумраке сцены дивным ярким огоньком. И волшебного замка тут нет, но сады и хоромы сами собой появляются в воображении от игры света и тени. Вспомнил купец дочек — и мягкий луч выхватил их из темноты, исчезло видение — и растворились они во мраке, как и не было. А во дворце вокруг Настеньки танцуют роскошные платья, сами по себе. Так в спектакле нашлось применение приемам кукольного театра, но об этом чуть позже.
В «Аленьком цветочке» Эдуарда Гайдая два действия и, собственно, главное чудо, love story Настеньки и Чудища начинается во втором. А в первом перед взором зрителей проходит череда заморских жителей, с которыми купец Иван Кузьмич и его помощник Лукич знакомятся во время своего кругосветного плавания. Французы, испанцы, арабы, китайцы — каждый народ распознается по детали костюма, характерным движениям и музыке. А в сочетании с ироничными комментариями наших мореходов (эти одними лягушками питаются, а эти отгородились от всех стеной) каждый выход превращается в маленькую беззлобную карикатуру. Малыши-зрители смекают и хохочут. Особенно над восточными торговцами, у которых Иван Кузьмич выспрашивает про цветочек: один является с картонным слоном, другой — с верблюдом, и оба лопочут с «равшано-джамшутовскими» интонациями. (Эдуард Гайдай выступил также и автором инсценировки, и композитором.).
Если в первом действии больше комических моментов, то во втором в силу вступает драматическое начало, зрителям находится над чем поразмыслить. Старшие дочери, услышав о шторме, первым делом беспокоятся о богатстве и подарках (потонули?!!), потом громко кликушествуют (батюшка утоп!), потом так же громко бросаются на родителя с восторгами. А Настенька просто тихо падает в обморок от крайнего душевного беспокойства. А вскоре так же просто, решительно и безоговорочно отправляется к чудищу. При этом тут никто буквально (отдельным текстом) не превозносит Настеньку и не осуждает других сестер (как случается в иных постановках), но акценты расставлены очень внятно. Малыши с удовольствием смеются над ужимками и потасовками Варвары и Федоры, при этом от них не может укрыться тот факт, что барышни по жизни, в общем-то, не молодцы.
А что же Чудище лесное, он же принц? Сцена знакомства с Настенькой — одна из самых интересных и трогательных в спектакле. Начать с того, что Чудище сам по себе вызывает какие-то очень добрые, жалостливые чувства. Мохнатая ростовая кукла с огромными ладонями и низко посаженной головой уже одними своими неловкими движениями просит сочувствия. Любовь Гайдая к театру кукол дала о себе знать не единожды: не в силах показаться девушке целиком, Чудище приходит к ней, спрятавшись за ширму, из-за которой высовывается лишь веселая горластая кукла-петрушка, ведомая несчастным влюбленным. Наконец, откровением спектакля является сцена сближения Чудища и Настеньки, которая вовсе не падает в обморок от ужаса, но приближается к своему новому другу осторожно и медленно, вполоборота, почти спиной. Пока они движутся вот так навстречу друг другу, зал не дышит от волнения, но уже через секунду заливисто смеется, когда Чудище пугливо семенит прочь. Верный тон, конечно, во многом задают актеры. Шестилетний зритель может не услышать грустные размышления купца (Алексей Макрецкий) о счастье, дружбе, чести; от него могут ускользнуть слова Настеньки (Олеся Бережная) о страданиях тяжких, спрятанных в цветочке, но ребенок непременно все это почувствует, впитает на эмоциональном уровне. Ведь и самых главных слов своему сердечному другу девушка не произносит, за нее говорят ее поступки, ее слезы над умирающим Чудищем. Спектакль ценен именно этим — со-пониманием, со-переживанием, которые он пробуждает в зрителе. Свет такого «Аленького цветочка», действительно, творит чудеса.
Вернуться к списку новостей
