Вера Карпова: «Я еще помню слово «довойна»// Стрела. 19 ноя. 2014
Все фотографии ()
Народная артистка России Вера Карпова — о своей жизни в театре, об Анне Ахматовой и яме «Газпрома».В конце октября петербургский Театр комедии имени Акимова отметил свое 85-летие: в 1929 году он получил статус государственного. Но самый яркий период в истории театра, конечно же, относится к годам, проведенным под руководством Николая Павловича Акимова. В труппе до сих пор служит несколько акимовцев – людей, успевших поработать с этим выдающимся режиссером. Среди них – народная артистка России, которую зрители наверняка запомнили по роли старухи-процентщицы из сериала «Преступление и наказание», Вера КАРПОВА.
– И сколько лет вы в театре?
– С 1956 года. С Николаем Павловичем мы проработали всего одиннадцать лет, а нас до сих пор считают акимовцами. Работать с ним – это очень высокая планка и серьезная закалка. Так, например, Николай Павлович говорил: «Комедия? Это что – третий сорт какой-то? Надо не опуститься до комедии, а подняться до нее».
И приводил цитату Набокова, который писал: «От комического до космического разница в одной свистящей букве». Вообще Акимов – человек, которого серьезно недооценили. Хотя его вклад в жизнь города – это не только спектакли. Допустим, сейчас на Сенной площади восстанавливают храм, а тогда порядочные люди собирали подписи, чтобы эту церковь не сносили. И среди первых стояла подпись Акимова. За это его многие годы не пускали за границу. Также он ставил свою подпись, прося не сносить портик Руска: не будь той инициативы, на месте портика давно бы «красовалась» какая-нибудь стекляшка. Я уже не говорю, сколько он сделал для искусства.
– Как вы оказались в театре? Почему именно в Театре комедии Акимова, а, скажем, не в БДТ?
– Это долгая история. Начну сначала. Я родилась в Шереметевском дворце – в Фонтанном доме Анны Ахматовой. У нас с родителями была комната, и нашей соседкой была Анна Андреевна.
Я еще помню так называемое слово «довойна». У нас даже не говорили: «Это было до войны». Говорили: «Довойна». И за этим словом стояло замечательное время! Я помню, как мы ходили в Елисеевский магазин и как меня водили в детский садик на углу Фонтанки и Невского. Потом однажды я, уже учась в юридическом институте, встретила двух мальчиков и стала вспоминать: где же я их видела – на танцах в школе? во Дворце пионеров? на улице? Нет! Мы вместе ходили в детский сад.«Репетируйте меня»
– Было намерение стать юристом, а не актрисой?
– Нет, просто мое первое поступление в театральный было неудачным. И чтобы зря не тратить время и получить образование, я пошла учиться на юриста. О чем совсем не жалею. Поскольку там были замечательные профессора и достойное образование. Поступив в театральный, я занималась именно актерским мастерством, а что касалось базовых знаний, то полученных на юридическом мне вполне хватало.
Когда я училась на последнем курсе «Щуки», мы приезжали показываться в разные театры, в том числе и в театр комедии.
В то время Акимов только получил приглашение его возглавить. Все спектакли Николая Павловича шли в Москве. Многие из них были сняты как телеспектакли. Мы, студенты, на них ходили, все смотрели. Это было потрясение для театральной общественности. Нашим курсом в Москве руководила Александра Ремезова –
режиссер театра Вахтангова и к тому же бывшая жена и очень большой друг Николая Павловича. И она дала нескольким студентам такие записочки, с тем чтобы мы перезвонили Акимову. Записочки получили Ширвиндт, Ульянова и я, Вера Карпова. Причем у меня было преимущество как у ленинградки, которой было где жить. Я позвонила. Акимов спросил: «Скоро сможете приехать?» Я ответила: «Ну, мне еще госэкзамены нужно сдать!» «Да перестаньте! – сказал он. – Сдайте досрочно. Приезжайте! Для вас есть хорошая роль». Действительно, когда я приехала, уже шла репетиция «Опасного поворота», где мне была поручена роль Бетти.
Это были пятидесятые годы… Еще не все окна в городе застеклены, не все опомнились от блокадного кошмара и чувствовались отзвуки войны. А по коридорам театра ходили настоящие дамы и господа. Как у Гоголя:
«Я видел сон, который я увидел и наяву». Мы, студенты, пришли в дом к этим великим людям, блистательным артистам. Многие из которых знали по несколько языков, обменивались книжками на иностранных языках, Николай Павлович приходил на репетицию и говорил актерам: «Открылась выставка. Как? Вы еще не успели сходить?» Мы должны были все смотреть, читать, впитывать. Это был его театр. Он хотел, чтобы в нем была особая атмосфера и особый уровень. И не только актерский, но и человеческий.
Николай Павлович говорил: «Режиссеры меня считают художником, художники считают меня режиссером, так что давайте думать, что я фотограф». Он вообще был мастер произносить интересные фразы. Чего стоили только книги, написанные им, – «О театре» и «Не только о театре».
И потом, когда ко мне приезжали москвичи, они, видя наши афиши на фоне сумрачного Петербурга, всегда говорили: «Это как поздней осенью живую бабочку увидеть!» Потому что каждая афиша, бывшая буквально произведением живописи, очень бросалась в глаза.
Требования во время репетиций у Акимова были очень высокие. И если актер приходил со скучным лицом, Николай Павлович сразу говорил: «Вы вдвоем репетируете эту роль? Аллочка, пожалуйста, наденьте эту юбочку, порепетируйте вы. А то у девушки такой несчастный вид». Сразу был стимул приходить на спектакли с улыбкой на лице.
Он ненавидел артистов, живущих по принципу: «Репетируйте меня». Любил тех, кто сочинял, придумывал, импровизировал.«Меня фотографировать нельзя!»
– Вы родились в Фонтанном доме. Каковы были ваши отношения с Ахматовой?
– Мой папа был исследователем-полярником. И мы всей семьей получили комнату в Фонтанном доме, где я случайно и родилась. Мама просто не успела доехать до больницы. Когда мы немного подросли, мой брат увлекся фотографией. Запомнился такой момент: он фотографирует нас, а заодно и Анну Андреевну.
А она подзывает его к себе и говорит: «Дай-ка мне сюда аппарат или вытащи пленку. И больше не смей меня фотографировать! Меня фотографировать нельзя!» Мы были детьми. Разумеется, мы не знали подробно ее историю. Слышали только, что в ее жизни произошла какая-то трагедия. Но какая именно…
В 1947 году Анна Андреевна устраивала елку. И вот в позапрошлом году Анна Генриховна – будем считать, внучка Анны Андреевны (хотя на самом деле она внучка ее мужа) – собрала тех, кто был на той елке. Это почти 80-летние дяденьки и тетеньки. Кто-то приехал из Парижа, кто-то пришел из соседнего дома. Мы вспоминали, и это были интересные воспоминания.
Наши с Ахматовой комнаты отделяла стенка, сделанная из ящиков и заклееная обоями. Мы ходили к ней за стихами. Когда нам надоело читать в Доме пионеров одни и те же стихи, мы сказали об этом руководителю.
И тот нам ответил: «У вас в квартире поэтесса живет! Вот и сходите к ней за стихами». Мы ходили, просили Ахматову написать стихи к празднику. «Нет, – сказала Анна Андреевна, – я вообще-то к праздникам стихи не пишу. Хотите – возьмите, что есть. Ну или стихотворение Тихонова «Гвозди бы делать из этих людей, не было б
в мире крепче гвоздей» – к 23 Февраля очень подойдет».«Вечером на банкете подрались
два артиста…»
– Давно нет Акимова, сменилась большая часть актеров. А дух театра сохранился. В чем он заключается? Как можно описать ту характерную черту, которой театр комедии отличается от всех других театров Петербурга?
– Если говорить о традициях (пусть это и избитое слово), то Николай Павлович воспитывал в нас личности. Во всяком случае, пытался воспитать. У нас такая профессия – мы постоянно взаимодействуем с коллегами, и даже если обидели друг друга, эту обиду надо спрятать, забыть. Нам же вместе выходить на сцену! Акимов как-то сказал: «Да, вечером на банкете подрались два артиста – молодые, всякое бывает. Но если утром на репетиции твой вчерашний соперник оступился и падает в оркестровую яму, ты первый должен протянуть ему руку». Это, конечно, шутка, но в ней есть своя соль.
Старичков-акимовцев осталось мало, но тот театр, который был, в нас все равно сохранился. И когда после Николая Павловича приходили другие режиссеры, они всегда использовали то, что заложил в нас Акимов. Мы были им нужны!
Хотя теперь со спектаклями бывает по-разному – бывает, что и мимо. Так, мы четыре месяца готовили новую постановку – репетировали, ходили на танцы. Но спектакль был показан всего четыре раза, затем его сняли, а все потому, что молодой режиссер не доделал. И это очень обидно. У меня там был даже роковый куплет. Я читала речитативом:Мы играем с тобой каждую ночь –
я знаю, что ты выиграть не прочь.
Но то ли вино, то ли судьба,
ты опять проиграл – выиграла я.Я очень люблю репетировать. Но когда репетиция заканчивается пшиком – это неприятно. Хотя самое опасное для артиста – это простой. А так – здесь репетиция, там репетиция, и ты уже в форме.У каждого театра свой запах
– По поводу формы. Я недавно была на творческом вечере Владимира Зельдина. Ему почти 100 лет. И он вызвал у меня настоящее восхищение своей активностью, искрометностью и жизнестойкостью. Где берется та самая сила, которая позволяет очень «взрослым» актерам оставаться в форме?
– Зельдин – уникальный человек! Тут у меня просто слов нет. Но вообще я знала много актеров, которые находили в себе силы оставаться в форме до глубокой старости. Например, у меня была коллега – Елизавета Александровна Уварова, которая еще в советские времена приносила нам ахматовский «Реквием», стихи Мандельштама. Она была очень яркой, интересной женщиной. Ее тюзовская закалка и комедийность заражали всех вокруг. Мы сидели вместе в гримерной, подолгу разговаривали перед спектаклем. И это давало силы. Мы всегда смотрели фильмы с ее участием. Когда она в очень пожилом возрасте играла кикимору, было такое ощущение, что в кадре девчонка – с такой энергией, с таким запалом она это делала! И тут же в «Физиках» она играла мадам, которая держит сумасшедший дом. Совсем другой образ.
Откуда берутся силы? Не могу сказать. Но пока человек двигается, работает – он в форме. Раньше нагрузка была другой: актеры очень много трудились на радио, и это имело большое значение. Каждый день с трех до шести шли записи. И не важно, что с утра ты был на репетиции, а вечером у тебя спектакль. Моей визитной карточкой был, например, детский персонаж Бибишка.
Мы жили работой. В каждом театре была своя энергия. Даже ходила такая шутка: когда входили артисты разных театров, их можно было определить по запаху. Так, БДТ пах «Шипром», театр поскромнее, например, «Хвойным» одеколончиком.
А актеры из совсем скромных театров могли попахивать и как попившие одеколончик.
– За столько лет работы в Акимова неужели ни разу не хотелось уйти в другой театр?
– У меня были варианты, но с театром комедии, цитируя классика, можно сказать: «Оковы нас связали навсегда!».«Слезы были просто ручьем»
– Когда-то вы занимались во Дворце пионеров вместе с Козаковым, Юрским, Дорониной… Поддерживаете ли с кем-то из них до сих пор отношения? Были ли ситуации, когда эта дружба помогала в получении новых ролей?
– С Юрским и Дорониной мы общаемся до сих пор. Выгоды из этой детской дружбы, конечно, нет. Но человеческие отношения тоже очень много значат. Когда я приходила на спектакли Дорониной, слезы за кулисами у обеих были просто ручьем, а потом мы еще полночи вели душещипательные беседы. Юрскому я и сейчас иногда звоню, и нам всегда есть о чем поговорить.
У нас еще и кладбище, как говорится, общее. Там рядом захоронены и мои, и его родители. Всегда, когда навещаю, привет им передаю. Папа Сережи был режиссером. Перед поступлением в театральный институт мы показывали ему свое умение читать стихи и спрашивали: «Стоит ли поступать?» Он отвечал: «Конечно, стоит, ребята! Вы готовьтесь!»
А Козаков – это легенда. Он из семьи литераторов. У меня была книга, подписанная его отцом.
– В юности вы, кажется, даже выиграли у Козакова в конкурсе чтецов?
– Да, в Доме пионеров. Я читала «Лесного царя» Гете и действительно выиграла у Козакова. Получила в качестве приза карандаши.«Здесь старушка, там старушка»
– Очень часто актеры говорят своим детям: «Будьте врачами, инженерами, но не становитесь актерами». Вы согласны с этим советом?
– Я бы сказала, что нынешняя молодежь сильно отличается от нас в детстве. Они сейчас все певучие, прыгучие, летучие. Информации в голове у них много, но… Я даже не могу сказать, что они не глубокие. Но мы больше читали, больше знали наизусть. Мы, военные дети, уже после третьего класса ходили в госпитали. Мы должны были знать стихи, быть в состоянии спеть солдатам какие-нибудь песенки…
Когда я преподаю студентам, то всегда говорю: «На всех театрах висят объявления: «Требуется уборщица, охранник», но нигде не пишут, что требуется актер. Надо помнить об этом, решив поступать в театральный институт. Ведь судьбы складываются далеко не у всех».
Я всю жизнь впитываю в себя информацию: где-то подхвачу интересную фразу, где-то мимику, где-то движение. И когда в зале бывает тишина – как реакция на твою фразу или жест, – понимаешь, что ради этого стоит трудиться.
– Аль Пачино как-то сказал, что работа актера – это хождение по канату. Только во время съемок канал лежит на полу, а во время спектаклей – натянут на высоте.
– Я, наверное, не такой большой артист, как Аль Пачино. Но дыхание зала – это великое дело. Чувствовать, что зрители сопереживают, вздрагивают, смеются, замирают, – это то, ради чего стоит жить. Если хочешь быть артистом, надо пробовать. Кто-то хочет быть врачом – прекрасно!
Наши педагоги днем занимались с нами, вечером выходили на сцену. И мы видели их в спектаклях. И мне жаль, когда иногда в педагоги идут те, кто не может играть. Да, среди таких артистов есть замечательные именно преподаватели. Они не родились артистами, но родились учителями. Но когда не получилось на сцене и люди решают: «Пойду-ка я преподавать», а дара при этом нет – это ужасно.
– А расскажите о своих киноролях.
– Я стала больше сниматься в пожилом возрасте. Здесь старушка, там старушка. Иногда приглашают – понимаешь, что это судьба какая-то… Например, как роль старухи-процентщицы в «Преступлении и наказании». Потом Светозаров пригласил меня сыграть небольшую роль такой старушечки, которая обрадовалась, что депутат дал ей путевку в санаторий. Она так наивно и радостно говорит: «А пока я буду отсутствовать, в моей комнате сделают ремонт». Ее, конечно, обманули – все забрали… И самое печальное, что таких реальных, не киношных, старушек очень много.
Я вот живу на Охте, где большое количество пожилых людей. Туда когда-то из центра в отдельные квартиры расселяли…
И шесть лет мы ходим под железным колпаком «Газпрома». Яму вырыли, ничего не строят. Нам, чтобы дойти до остановки, где побольше транспорта, нужно пройти 500 метров вдоль ямы, без тротуара. Скоро зима. Я вот иду и думаю: что я буду делать, как буду ходить, когда начнется гололед? У нас даже тротуар отобрали, мне что – под колеса падать? И вот таких людей я сейчас и играю!
Елена ХАРЛАМОВА
elena@gazetastrela.ru
Досье
Вера Александровна КАРПОВА родилась 6 февраля 1933 года
в Ленинграде. После окончания Щукинского училища всю жизнь прослужила в Театре комедии имени Акимова. Верой Александровной начиная с 1954 года сыграно полсотни ролей в кино, в таких фильмах, как «Улица полна неожиданностей», «Двадцать дней без войны», «Бедный, бедный Павел», «Улицы разбитых фонарей» и так далее. Работ в театре – также не один десяток.
Обладатель орденов Дружбы и Почета. Лауреат разнообразных премий, в том числе «Золотой софит» и кинофестиваля «Созвездие».
http://gazetastrela.ru/2014/11/20/%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%B0-%D0%BA%D0%B0%D1%80%D0%BF%D0%BE%D0%B2%D0%B...
– И сколько лет вы в театре?
– С 1956 года. С Николаем Павловичем мы проработали всего одиннадцать лет, а нас до сих пор считают акимовцами. Работать с ним – это очень высокая планка и серьезная закалка. Так, например, Николай Павлович говорил: «Комедия? Это что – третий сорт какой-то? Надо не опуститься до комедии, а подняться до нее».
И приводил цитату Набокова, который писал: «От комического до космического разница в одной свистящей букве». Вообще Акимов – человек, которого серьезно недооценили. Хотя его вклад в жизнь города – это не только спектакли. Допустим, сейчас на Сенной площади восстанавливают храм, а тогда порядочные люди собирали подписи, чтобы эту церковь не сносили. И среди первых стояла подпись Акимова. За это его многие годы не пускали за границу. Также он ставил свою подпись, прося не сносить портик Руска: не будь той инициативы, на месте портика давно бы «красовалась» какая-нибудь стекляшка. Я уже не говорю, сколько он сделал для искусства.
– Как вы оказались в театре? Почему именно в Театре комедии Акимова, а, скажем, не в БДТ?
– Это долгая история. Начну сначала. Я родилась в Шереметевском дворце – в Фонтанном доме Анны Ахматовой. У нас с родителями была комната, и нашей соседкой была Анна Андреевна.
Я еще помню так называемое слово «довойна». У нас даже не говорили: «Это было до войны». Говорили: «Довойна». И за этим словом стояло замечательное время! Я помню, как мы ходили в Елисеевский магазин и как меня водили в детский садик на углу Фонтанки и Невского. Потом однажды я, уже учась в юридическом институте, встретила двух мальчиков и стала вспоминать: где же я их видела – на танцах в школе? во Дворце пионеров? на улице? Нет! Мы вместе ходили в детский сад.«Репетируйте меня»
– Было намерение стать юристом, а не актрисой?
– Нет, просто мое первое поступление в театральный было неудачным. И чтобы зря не тратить время и получить образование, я пошла учиться на юриста. О чем совсем не жалею. Поскольку там были замечательные профессора и достойное образование. Поступив в театральный, я занималась именно актерским мастерством, а что касалось базовых знаний, то полученных на юридическом мне вполне хватало.
Когда я училась на последнем курсе «Щуки», мы приезжали показываться в разные театры, в том числе и в театр комедии.
В то время Акимов только получил приглашение его возглавить. Все спектакли Николая Павловича шли в Москве. Многие из них были сняты как телеспектакли. Мы, студенты, на них ходили, все смотрели. Это было потрясение для театральной общественности. Нашим курсом в Москве руководила Александра Ремезова –
режиссер театра Вахтангова и к тому же бывшая жена и очень большой друг Николая Павловича. И она дала нескольким студентам такие записочки, с тем чтобы мы перезвонили Акимову. Записочки получили Ширвиндт, Ульянова и я, Вера Карпова. Причем у меня было преимущество как у ленинградки, которой было где жить. Я позвонила. Акимов спросил: «Скоро сможете приехать?» Я ответила: «Ну, мне еще госэкзамены нужно сдать!» «Да перестаньте! – сказал он. – Сдайте досрочно. Приезжайте! Для вас есть хорошая роль». Действительно, когда я приехала, уже шла репетиция «Опасного поворота», где мне была поручена роль Бетти.
Это были пятидесятые годы… Еще не все окна в городе застеклены, не все опомнились от блокадного кошмара и чувствовались отзвуки войны. А по коридорам театра ходили настоящие дамы и господа. Как у Гоголя:
«Я видел сон, который я увидел и наяву». Мы, студенты, пришли в дом к этим великим людям, блистательным артистам. Многие из которых знали по несколько языков, обменивались книжками на иностранных языках, Николай Павлович приходил на репетицию и говорил актерам: «Открылась выставка. Как? Вы еще не успели сходить?» Мы должны были все смотреть, читать, впитывать. Это был его театр. Он хотел, чтобы в нем была особая атмосфера и особый уровень. И не только актерский, но и человеческий.
Николай Павлович говорил: «Режиссеры меня считают художником, художники считают меня режиссером, так что давайте думать, что я фотограф». Он вообще был мастер произносить интересные фразы. Чего стоили только книги, написанные им, – «О театре» и «Не только о театре».
И потом, когда ко мне приезжали москвичи, они, видя наши афиши на фоне сумрачного Петербурга, всегда говорили: «Это как поздней осенью живую бабочку увидеть!» Потому что каждая афиша, бывшая буквально произведением живописи, очень бросалась в глаза.
Требования во время репетиций у Акимова были очень высокие. И если актер приходил со скучным лицом, Николай Павлович сразу говорил: «Вы вдвоем репетируете эту роль? Аллочка, пожалуйста, наденьте эту юбочку, порепетируйте вы. А то у девушки такой несчастный вид». Сразу был стимул приходить на спектакли с улыбкой на лице.
Он ненавидел артистов, живущих по принципу: «Репетируйте меня». Любил тех, кто сочинял, придумывал, импровизировал.«Меня фотографировать нельзя!»
– Вы родились в Фонтанном доме. Каковы были ваши отношения с Ахматовой?
– Мой папа был исследователем-полярником. И мы всей семьей получили комнату в Фонтанном доме, где я случайно и родилась. Мама просто не успела доехать до больницы. Когда мы немного подросли, мой брат увлекся фотографией. Запомнился такой момент: он фотографирует нас, а заодно и Анну Андреевну.
А она подзывает его к себе и говорит: «Дай-ка мне сюда аппарат или вытащи пленку. И больше не смей меня фотографировать! Меня фотографировать нельзя!» Мы были детьми. Разумеется, мы не знали подробно ее историю. Слышали только, что в ее жизни произошла какая-то трагедия. Но какая именно…
В 1947 году Анна Андреевна устраивала елку. И вот в позапрошлом году Анна Генриховна – будем считать, внучка Анны Андреевны (хотя на самом деле она внучка ее мужа) – собрала тех, кто был на той елке. Это почти 80-летние дяденьки и тетеньки. Кто-то приехал из Парижа, кто-то пришел из соседнего дома. Мы вспоминали, и это были интересные воспоминания.
Наши с Ахматовой комнаты отделяла стенка, сделанная из ящиков и заклееная обоями. Мы ходили к ней за стихами. Когда нам надоело читать в Доме пионеров одни и те же стихи, мы сказали об этом руководителю.
И тот нам ответил: «У вас в квартире поэтесса живет! Вот и сходите к ней за стихами». Мы ходили, просили Ахматову написать стихи к празднику. «Нет, – сказала Анна Андреевна, – я вообще-то к праздникам стихи не пишу. Хотите – возьмите, что есть. Ну или стихотворение Тихонова «Гвозди бы делать из этих людей, не было б
в мире крепче гвоздей» – к 23 Февраля очень подойдет».«Вечером на банкете подрались
два артиста…»
– Давно нет Акимова, сменилась большая часть актеров. А дух театра сохранился. В чем он заключается? Как можно описать ту характерную черту, которой театр комедии отличается от всех других театров Петербурга?
– Если говорить о традициях (пусть это и избитое слово), то Николай Павлович воспитывал в нас личности. Во всяком случае, пытался воспитать. У нас такая профессия – мы постоянно взаимодействуем с коллегами, и даже если обидели друг друга, эту обиду надо спрятать, забыть. Нам же вместе выходить на сцену! Акимов как-то сказал: «Да, вечером на банкете подрались два артиста – молодые, всякое бывает. Но если утром на репетиции твой вчерашний соперник оступился и падает в оркестровую яму, ты первый должен протянуть ему руку». Это, конечно, шутка, но в ней есть своя соль.
Старичков-акимовцев осталось мало, но тот театр, который был, в нас все равно сохранился. И когда после Николая Павловича приходили другие режиссеры, они всегда использовали то, что заложил в нас Акимов. Мы были им нужны!
Хотя теперь со спектаклями бывает по-разному – бывает, что и мимо. Так, мы четыре месяца готовили новую постановку – репетировали, ходили на танцы. Но спектакль был показан всего четыре раза, затем его сняли, а все потому, что молодой режиссер не доделал. И это очень обидно. У меня там был даже роковый куплет. Я читала речитативом:Мы играем с тобой каждую ночь –
я знаю, что ты выиграть не прочь.
Но то ли вино, то ли судьба,
ты опять проиграл – выиграла я.Я очень люблю репетировать. Но когда репетиция заканчивается пшиком – это неприятно. Хотя самое опасное для артиста – это простой. А так – здесь репетиция, там репетиция, и ты уже в форме.У каждого театра свой запах
– По поводу формы. Я недавно была на творческом вечере Владимира Зельдина. Ему почти 100 лет. И он вызвал у меня настоящее восхищение своей активностью, искрометностью и жизнестойкостью. Где берется та самая сила, которая позволяет очень «взрослым» актерам оставаться в форме?
– Зельдин – уникальный человек! Тут у меня просто слов нет. Но вообще я знала много актеров, которые находили в себе силы оставаться в форме до глубокой старости. Например, у меня была коллега – Елизавета Александровна Уварова, которая еще в советские времена приносила нам ахматовский «Реквием», стихи Мандельштама. Она была очень яркой, интересной женщиной. Ее тюзовская закалка и комедийность заражали всех вокруг. Мы сидели вместе в гримерной, подолгу разговаривали перед спектаклем. И это давало силы. Мы всегда смотрели фильмы с ее участием. Когда она в очень пожилом возрасте играла кикимору, было такое ощущение, что в кадре девчонка – с такой энергией, с таким запалом она это делала! И тут же в «Физиках» она играла мадам, которая держит сумасшедший дом. Совсем другой образ.
Откуда берутся силы? Не могу сказать. Но пока человек двигается, работает – он в форме. Раньше нагрузка была другой: актеры очень много трудились на радио, и это имело большое значение. Каждый день с трех до шести шли записи. И не важно, что с утра ты был на репетиции, а вечером у тебя спектакль. Моей визитной карточкой был, например, детский персонаж Бибишка.
Мы жили работой. В каждом театре была своя энергия. Даже ходила такая шутка: когда входили артисты разных театров, их можно было определить по запаху. Так, БДТ пах «Шипром», театр поскромнее, например, «Хвойным» одеколончиком.
А актеры из совсем скромных театров могли попахивать и как попившие одеколончик.
– За столько лет работы в Акимова неужели ни разу не хотелось уйти в другой театр?
– У меня были варианты, но с театром комедии, цитируя классика, можно сказать: «Оковы нас связали навсегда!».«Слезы были просто ручьем»
– Когда-то вы занимались во Дворце пионеров вместе с Козаковым, Юрским, Дорониной… Поддерживаете ли с кем-то из них до сих пор отношения? Были ли ситуации, когда эта дружба помогала в получении новых ролей?
– С Юрским и Дорониной мы общаемся до сих пор. Выгоды из этой детской дружбы, конечно, нет. Но человеческие отношения тоже очень много значат. Когда я приходила на спектакли Дорониной, слезы за кулисами у обеих были просто ручьем, а потом мы еще полночи вели душещипательные беседы. Юрскому я и сейчас иногда звоню, и нам всегда есть о чем поговорить.
У нас еще и кладбище, как говорится, общее. Там рядом захоронены и мои, и его родители. Всегда, когда навещаю, привет им передаю. Папа Сережи был режиссером. Перед поступлением в театральный институт мы показывали ему свое умение читать стихи и спрашивали: «Стоит ли поступать?» Он отвечал: «Конечно, стоит, ребята! Вы готовьтесь!»
А Козаков – это легенда. Он из семьи литераторов. У меня была книга, подписанная его отцом.
– В юности вы, кажется, даже выиграли у Козакова в конкурсе чтецов?
– Да, в Доме пионеров. Я читала «Лесного царя» Гете и действительно выиграла у Козакова. Получила в качестве приза карандаши.«Здесь старушка, там старушка»
– Очень часто актеры говорят своим детям: «Будьте врачами, инженерами, но не становитесь актерами». Вы согласны с этим советом?
– Я бы сказала, что нынешняя молодежь сильно отличается от нас в детстве. Они сейчас все певучие, прыгучие, летучие. Информации в голове у них много, но… Я даже не могу сказать, что они не глубокие. Но мы больше читали, больше знали наизусть. Мы, военные дети, уже после третьего класса ходили в госпитали. Мы должны были знать стихи, быть в состоянии спеть солдатам какие-нибудь песенки…
Когда я преподаю студентам, то всегда говорю: «На всех театрах висят объявления: «Требуется уборщица, охранник», но нигде не пишут, что требуется актер. Надо помнить об этом, решив поступать в театральный институт. Ведь судьбы складываются далеко не у всех».
Я всю жизнь впитываю в себя информацию: где-то подхвачу интересную фразу, где-то мимику, где-то движение. И когда в зале бывает тишина – как реакция на твою фразу или жест, – понимаешь, что ради этого стоит трудиться.
– Аль Пачино как-то сказал, что работа актера – это хождение по канату. Только во время съемок канал лежит на полу, а во время спектаклей – натянут на высоте.
– Я, наверное, не такой большой артист, как Аль Пачино. Но дыхание зала – это великое дело. Чувствовать, что зрители сопереживают, вздрагивают, смеются, замирают, – это то, ради чего стоит жить. Если хочешь быть артистом, надо пробовать. Кто-то хочет быть врачом – прекрасно!
Наши педагоги днем занимались с нами, вечером выходили на сцену. И мы видели их в спектаклях. И мне жаль, когда иногда в педагоги идут те, кто не может играть. Да, среди таких артистов есть замечательные именно преподаватели. Они не родились артистами, но родились учителями. Но когда не получилось на сцене и люди решают: «Пойду-ка я преподавать», а дара при этом нет – это ужасно.
– А расскажите о своих киноролях.
– Я стала больше сниматься в пожилом возрасте. Здесь старушка, там старушка. Иногда приглашают – понимаешь, что это судьба какая-то… Например, как роль старухи-процентщицы в «Преступлении и наказании». Потом Светозаров пригласил меня сыграть небольшую роль такой старушечки, которая обрадовалась, что депутат дал ей путевку в санаторий. Она так наивно и радостно говорит: «А пока я буду отсутствовать, в моей комнате сделают ремонт». Ее, конечно, обманули – все забрали… И самое печальное, что таких реальных, не киношных, старушек очень много.
Я вот живу на Охте, где большое количество пожилых людей. Туда когда-то из центра в отдельные квартиры расселяли…
И шесть лет мы ходим под железным колпаком «Газпрома». Яму вырыли, ничего не строят. Нам, чтобы дойти до остановки, где побольше транспорта, нужно пройти 500 метров вдоль ямы, без тротуара. Скоро зима. Я вот иду и думаю: что я буду делать, как буду ходить, когда начнется гололед? У нас даже тротуар отобрали, мне что – под колеса падать? И вот таких людей я сейчас и играю!
Елена ХАРЛАМОВА
elena@gazetastrela.ru
Досье
Вера Александровна КАРПОВА родилась 6 февраля 1933 года
в Ленинграде. После окончания Щукинского училища всю жизнь прослужила в Театре комедии имени Акимова. Верой Александровной начиная с 1954 года сыграно полсотни ролей в кино, в таких фильмах, как «Улица полна неожиданностей», «Двадцать дней без войны», «Бедный, бедный Павел», «Улицы разбитых фонарей» и так далее. Работ в театре – также не один десяток.
Обладатель орденов Дружбы и Почета. Лауреат разнообразных премий, в том числе «Золотой софит» и кинофестиваля «Созвездие».
http://gazetastrela.ru/2014/11/20/%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%B0-%D0%BA%D0%B0%D1%80%D0%BF%D0%BE%D0%B2%D0%B...
Вернуться к списку новостей
