С деньгами не шутят
Все фотографии ()
ТЕАТР КОМЕДИИ ИМ. АКИМОВА ПОСТАВИЛ ОДНУ ИЗ САМЫХ ПОПУЛЯРНЫХ
ПЬЕС ОСТРОВСКОГО.
Сюжет «Бешеных денег» удивительно похож на «Бесприданницу» того же Островского: это известный факт, который всегда отмечают литературоведы, это очевидность, что бросается в глаза простому неискушенному зрителю. Разница состоит, прежде всего, в жанровой специфике и в посыле произведения: «Бесприданница» – это личная драма Ларисы Огудаловой, «Бешеные деньги» – скорее, схватка с социумом, смехотворный водоворот событий с глобальной моралью.
Очаровательная бедная барышня, вокруг которой так и вьются состоятельные (или прикидывающиеся таковыми) самцы, в стремлении монетизировать свою красоту и молодость вынуждена выйти замуж по расчету. Здесь в той или иной степени всем персонажам приходится делать выбор между честью и долгом, страстью и благоразумием, приличием и благополучием. Случайным деньгам противостоит упорным трудом достающийся капитал, легкомыслию – расчетливость, сердцу – ум.
Примерно так воспринимает историю зритель, переживший эпоху первоначального накопления шального капитала и всевозможные игры с деньгами всех мастей. Островский тем и хорош, что из века в век оказывается неизменно актуальным в любые времена. Разговор про деньги, про долги, про кредиты, про унизительную нищету и баснословное богатство, про доступные способы выбраться из грязи в князи и про вероятность больно упасть, высоко взлетев – все это близко и понятно публике, и в предложенном комедийном ключе радует ее и забавляет. Ей нравится, когда со сцены говорят о насущном, и приятно, когда это делается как бы не всерьез, в форме ожившего анекдота – пусть исторического, литературного, вымышленного, но среди родных осин. Зал согласен и рад участвовать в игре «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!»
Легкости восприятия изрядно способствует то, что спектакль изысканно красив. У художника Стефании Граурогкайте отменный, европейский вкус. Оформление, как отчего-то повелось в текущем театральном сезоне, весьма лаконично: основное внимание уделено свету (на ум приходит популярный фразеологизм Добролюбова «луч света в темном царстве», сказанный о «Грозе» того же Островского) и костюмам. Сценография же условно-графична, как на эскизах дизайнеров по интерьеру, и грамотно делит пространство одетой в черное сцены на зоны. То тут, то там части занавеса кокетливо присборены, подхвачены, как благородные портьеры. Слева конторка бюро и лестница с широким балконом, он же – гостиная, где любит собираться общество. Справа или по центру – креслице и миниатюрный столик. Черный задник зияет дверным проемом. За ним, как, впрочем, и повсюду на сцене, идет белый снег. Много снега, который то валит крупными хлопьями, то заметает поземкой. По планшету скользят деревянные сани (позже они обернутся салонной софой, накрытой мехом, или санями, на которые наброшено сено). Метель, вьюга, кружение – олицетворение суровой действительности, жестокого мира с жесткими законами, холодной изысканности, блеска, который не способен согреть – скорее, стремится разрушить, уколоть, как ледяное крошево.
Контрастируя с пронзительным мраком, окутывающим сцену, в сцене бала все вдруг светлеет под звуки вальса, становится белым (будто снежный покров укутал, победив на время или отложив тяжести бытия) – и портьеры, и туалеты, и мебеля... Сверкают драгоценности и лоснятся меха, играет огнями хрусталь, искрится шампанское. Это не просто банальная роскошь или ее имитация, пускающая пыль (или снежную порошу) в глаза. А созданные Граурогкайте костюмы (особенно платья дам) так и просятся на выставку: их хочется рассматривать вблизи и подробно. Восхищает качество тканей, качественный крой, вышивка ручной работы, подбор цветовой гаммы и материалов... Наряды прекрасных дам становятся яркими пятнами и блестят как драгоценности.
Режиссура Татьяны Казаковой равно внимательна к тексту Островского и к сегодняшним проявлениям выписанных им характеров. Актерский ансамбль, существуя в лучших традициях русской театральной школы, демонстрирует живость и слаженность, выразительно иллюстрируя авторское «У человека, которому делать нечего, всегда дел полно». А многие реплики пьесы прекрасно резонируют с настроением зала (особенно на болезненные темы, вроде «Кто нынче не должен? Нынче все должны!»).
Провинциал Савва Васильков у Александра Матвеева полон благородства и чуть ли не высокой духовности. Некрасив, но обаятелен. Добр, но строг. Суров, но справедлив. Грубоват и излишне горяч, но не по вздорности характера, а потому, что принципиален, к тому же склонен к разумной экономии. Из персонажа, выписанного в сатирическом ключе, он в спектакле становится человеком серьезным, даже слишком, с сильным внутренним стержнем. Упрямством своим, недюжинным упорством и какой-то рабоче-крестьянской логикой, против которой господам-дармоедам нечего возразить (кроме того, что она, пожалуй, скучна), герой напоминает просвещенному зрителю предприимчивого дельца Лопахина из чеховского «Вишневого сада»: сам себя сделал, сам себя вытащил за волосы из болота, щедро взял в шлюпку терпящих бедствие, не пожалел для не умеющих плавать спасательных кругов, всех заставил себя бояться, ненавидеть и в конечном счете уважать.
Васильков-Матвеев доверительно обращается к залу с внутренними монологами, откровениями и рассуждениями: подходит к краю сцены, чтобы остаться наедине со всеми, и мыслит вслух (в эти моменты звучит перкуссия, словно биение сердца). Он один одет несуразно, что выделяет его среди прочих: добрую половину действия не снимает несуразную шубу. Но сей элемент костюма сидит на Савве грубым тулупом, идет ему как корове седло, вместо того, чтобы придавать ему вес и статус, и выглядит он до поры своего морального триумфа эдаким недотепой, карикатурным дядей Степой двухметрового роста – особенно на фоне прочих ладных, стильных франтов, сплошь в черных или кремовых костюмах по фигуре и в сдержанно-серых пальто из тонкой благородной шерсти. У них-то в руках манерные трости, а на головах котелки и цилиндры, они элегантно фланируют в белых сорочках, галстуках и шейных платках, прихваченных булавками, и, словно бабочки на огонь, слетаются к роковой красавице на выданье Лидии Чебоксаровой.
Все, кроме Саввы да прислуги, живут без оглядки, веселятся, гомонят, галдят, радуются жизни и проматывают состояния. Прислуга, впрочем, тоже не прочь потешиться. Шум за сценой и на сцене, беззаботные крики юношей и кокетливые повизгивания девиц создают атмосферу безалаберности, гульбы, нескончаемого катания на коньках и прогулок в парках.
Юная светская львица Лидия в исполнении Дарии Лятецкой словно выпорхнула из института благородных девиц. Она умело маскирует бульдожью хватку за умением чисто говорить по-французски и нежно петь колоратурным сопрано. Может и старательно упражняться за роялем, и гитару в руки взять. Ее стезя – обеды, ужины и танцы, концерты, капризы да интриги. Она старается быть утонченной, но скатывается порой до простецкой грубости, до завуалированного хамства. Избалована, строптива, надменна. Часто оказывается на лестнице или на балконе – приподнятое положение это оправдывает ее манеру общаться с окружающими свысока. Она не желает знать, откуда берутся деньги, зато любит и умеет их тратить. И ни при каких обстоятельствах не намерена лишиться своей беззаботности – главного украшения девушки.
Лятецкая играет звонко и широко. Увлекшись, иногда путается в тексте или сбивает дыхание – с тем, чтобы, быстро выправившись, стремглав устремиться дальше, точно резвая борзая, почуявшая в поле след зайца. Публике совершенно ясно, что умница Савва, человек практический, порядочный, ей не пара, хоть и может принести пользу – в смысле лучшей кандидатуры на брак по расчету.
Энергичная мать Лидии, Надежда Антоновна Чебоксарова (блистательная Ирина Мазуркевич) всегда готова к парадному выезду – в гости, на прием, в оперу (недаром тема ее героини – фрагменты из «Севильского цирюльника» Россини). Она мечется между дочерью и женихом в попытке угодить обоим, а когда дело уже слажено, ненавязчиво или откровенно рвется в союзники к каждому по отдельности, готовая быть «слугой двух господ». Если у дочери свои планы, то у матери – свои, практические, под стать Савве. Надо чаще встречаться, хоть бы и под предлогом учебы, наставляет она, выступая в роли свахи. Чудесную перепалку о любви, об уважении, о сути брака затевает эта троица – Савва, Лидия и Надежда Антоновна – актерски сильно, выверенно до жестов, до мельчайших интонаций.
Когда-то состоятельный человек Кучумов (Сергей Русскин) ведет себя экстравагантно и говорит с легким акцентом. Может изъясняться и по-французски, но внешне похож на немца: подкрученные усики и тщетные попытки казаться степенным. Он бодрится и демонстрирует одинаковую восторженность в беседах о гастрономических радостях или плотских утехах. Он весь как на шарнирах – подвижная марионетка, и сыплет услужливыми заготовками – тараторит заученной скороговоркой, суетливо сливая фразы в одно слово («чтотакое, чтотакое, всегдарадпомочь!»). Ему нужна ласка, а обмануть его нетрудно – он сам обманываться рад. И обманывать привык: его расшитый золотом камзол и черный плащ с кровавым подбоем, как и привычка тешить надеждами – лишь остатки прежней роскоши...
Ключевой монолог о бешеных деньгах произносит промотавшийся дворянин Телятев (обаятельный Николай Смирнов), который лукавыми своими повадками удивительно – и неожиданно – напоминает булгаковского кота Бегемота. Он словно чертик дергает всех за руки, толкает под локоток, подначивает и сбивает с пути истинного, умело прикидываясь миротворцем и набиваясь к каждому в лучшие друзья. Во многом его стараниями второе действие спектакля едва не превращается из комедии в опереточный трагифарс, что грозит нивелировать «денежный» пафос пьесы. Однако же за всеми перипетиями, шиком-блеском и порой чуть ли не водевильными ходами мы наблюдаем постепенное взросление персонажей, прозреваем вместе с ними и подбираемся к финалу с определенной житейской мудростью. Например, задумываемся о том, стоит ли идти на сомнительную сделку, с кем можно иметь дело и на каких условиях. А главное – какова цена вопроса. Вдруг будет не до шуток?
МАРИЯ КИНГИСЕПП
ссылка на статью: http://www.teatral-online.ru/news/21054/
Сюжет «Бешеных денег» удивительно похож на «Бесприданницу» того же Островского: это известный факт, который всегда отмечают литературоведы, это очевидность, что бросается в глаза простому неискушенному зрителю. Разница состоит, прежде всего, в жанровой специфике и в посыле произведения: «Бесприданница» – это личная драма Ларисы Огудаловой, «Бешеные деньги» – скорее, схватка с социумом, смехотворный водоворот событий с глобальной моралью.
Очаровательная бедная барышня, вокруг которой так и вьются состоятельные (или прикидывающиеся таковыми) самцы, в стремлении монетизировать свою красоту и молодость вынуждена выйти замуж по расчету. Здесь в той или иной степени всем персонажам приходится делать выбор между честью и долгом, страстью и благоразумием, приличием и благополучием. Случайным деньгам противостоит упорным трудом достающийся капитал, легкомыслию – расчетливость, сердцу – ум.
Примерно так воспринимает историю зритель, переживший эпоху первоначального накопления шального капитала и всевозможные игры с деньгами всех мастей. Островский тем и хорош, что из века в век оказывается неизменно актуальным в любые времена. Разговор про деньги, про долги, про кредиты, про унизительную нищету и баснословное богатство, про доступные способы выбраться из грязи в князи и про вероятность больно упасть, высоко взлетев – все это близко и понятно публике, и в предложенном комедийном ключе радует ее и забавляет. Ей нравится, когда со сцены говорят о насущном, и приятно, когда это делается как бы не всерьез, в форме ожившего анекдота – пусть исторического, литературного, вымышленного, но среди родных осин. Зал согласен и рад участвовать в игре «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!»
Легкости восприятия изрядно способствует то, что спектакль изысканно красив. У художника Стефании Граурогкайте отменный, европейский вкус. Оформление, как отчего-то повелось в текущем театральном сезоне, весьма лаконично: основное внимание уделено свету (на ум приходит популярный фразеологизм Добролюбова «луч света в темном царстве», сказанный о «Грозе» того же Островского) и костюмам. Сценография же условно-графична, как на эскизах дизайнеров по интерьеру, и грамотно делит пространство одетой в черное сцены на зоны. То тут, то там части занавеса кокетливо присборены, подхвачены, как благородные портьеры. Слева конторка бюро и лестница с широким балконом, он же – гостиная, где любит собираться общество. Справа или по центру – креслице и миниатюрный столик. Черный задник зияет дверным проемом. За ним, как, впрочем, и повсюду на сцене, идет белый снег. Много снега, который то валит крупными хлопьями, то заметает поземкой. По планшету скользят деревянные сани (позже они обернутся салонной софой, накрытой мехом, или санями, на которые наброшено сено). Метель, вьюга, кружение – олицетворение суровой действительности, жестокого мира с жесткими законами, холодной изысканности, блеска, который не способен согреть – скорее, стремится разрушить, уколоть, как ледяное крошево.
Контрастируя с пронзительным мраком, окутывающим сцену, в сцене бала все вдруг светлеет под звуки вальса, становится белым (будто снежный покров укутал, победив на время или отложив тяжести бытия) – и портьеры, и туалеты, и мебеля... Сверкают драгоценности и лоснятся меха, играет огнями хрусталь, искрится шампанское. Это не просто банальная роскошь или ее имитация, пускающая пыль (или снежную порошу) в глаза. А созданные Граурогкайте костюмы (особенно платья дам) так и просятся на выставку: их хочется рассматривать вблизи и подробно. Восхищает качество тканей, качественный крой, вышивка ручной работы, подбор цветовой гаммы и материалов... Наряды прекрасных дам становятся яркими пятнами и блестят как драгоценности.
Режиссура Татьяны Казаковой равно внимательна к тексту Островского и к сегодняшним проявлениям выписанных им характеров. Актерский ансамбль, существуя в лучших традициях русской театральной школы, демонстрирует живость и слаженность, выразительно иллюстрируя авторское «У человека, которому делать нечего, всегда дел полно». А многие реплики пьесы прекрасно резонируют с настроением зала (особенно на болезненные темы, вроде «Кто нынче не должен? Нынче все должны!»).
Провинциал Савва Васильков у Александра Матвеева полон благородства и чуть ли не высокой духовности. Некрасив, но обаятелен. Добр, но строг. Суров, но справедлив. Грубоват и излишне горяч, но не по вздорности характера, а потому, что принципиален, к тому же склонен к разумной экономии. Из персонажа, выписанного в сатирическом ключе, он в спектакле становится человеком серьезным, даже слишком, с сильным внутренним стержнем. Упрямством своим, недюжинным упорством и какой-то рабоче-крестьянской логикой, против которой господам-дармоедам нечего возразить (кроме того, что она, пожалуй, скучна), герой напоминает просвещенному зрителю предприимчивого дельца Лопахина из чеховского «Вишневого сада»: сам себя сделал, сам себя вытащил за волосы из болота, щедро взял в шлюпку терпящих бедствие, не пожалел для не умеющих плавать спасательных кругов, всех заставил себя бояться, ненавидеть и в конечном счете уважать.
Васильков-Матвеев доверительно обращается к залу с внутренними монологами, откровениями и рассуждениями: подходит к краю сцены, чтобы остаться наедине со всеми, и мыслит вслух (в эти моменты звучит перкуссия, словно биение сердца). Он один одет несуразно, что выделяет его среди прочих: добрую половину действия не снимает несуразную шубу. Но сей элемент костюма сидит на Савве грубым тулупом, идет ему как корове седло, вместо того, чтобы придавать ему вес и статус, и выглядит он до поры своего морального триумфа эдаким недотепой, карикатурным дядей Степой двухметрового роста – особенно на фоне прочих ладных, стильных франтов, сплошь в черных или кремовых костюмах по фигуре и в сдержанно-серых пальто из тонкой благородной шерсти. У них-то в руках манерные трости, а на головах котелки и цилиндры, они элегантно фланируют в белых сорочках, галстуках и шейных платках, прихваченных булавками, и, словно бабочки на огонь, слетаются к роковой красавице на выданье Лидии Чебоксаровой.
Все, кроме Саввы да прислуги, живут без оглядки, веселятся, гомонят, галдят, радуются жизни и проматывают состояния. Прислуга, впрочем, тоже не прочь потешиться. Шум за сценой и на сцене, беззаботные крики юношей и кокетливые повизгивания девиц создают атмосферу безалаберности, гульбы, нескончаемого катания на коньках и прогулок в парках.
Юная светская львица Лидия в исполнении Дарии Лятецкой словно выпорхнула из института благородных девиц. Она умело маскирует бульдожью хватку за умением чисто говорить по-французски и нежно петь колоратурным сопрано. Может и старательно упражняться за роялем, и гитару в руки взять. Ее стезя – обеды, ужины и танцы, концерты, капризы да интриги. Она старается быть утонченной, но скатывается порой до простецкой грубости, до завуалированного хамства. Избалована, строптива, надменна. Часто оказывается на лестнице или на балконе – приподнятое положение это оправдывает ее манеру общаться с окружающими свысока. Она не желает знать, откуда берутся деньги, зато любит и умеет их тратить. И ни при каких обстоятельствах не намерена лишиться своей беззаботности – главного украшения девушки.
Лятецкая играет звонко и широко. Увлекшись, иногда путается в тексте или сбивает дыхание – с тем, чтобы, быстро выправившись, стремглав устремиться дальше, точно резвая борзая, почуявшая в поле след зайца. Публике совершенно ясно, что умница Савва, человек практический, порядочный, ей не пара, хоть и может принести пользу – в смысле лучшей кандидатуры на брак по расчету.
Энергичная мать Лидии, Надежда Антоновна Чебоксарова (блистательная Ирина Мазуркевич) всегда готова к парадному выезду – в гости, на прием, в оперу (недаром тема ее героини – фрагменты из «Севильского цирюльника» Россини). Она мечется между дочерью и женихом в попытке угодить обоим, а когда дело уже слажено, ненавязчиво или откровенно рвется в союзники к каждому по отдельности, готовая быть «слугой двух господ». Если у дочери свои планы, то у матери – свои, практические, под стать Савве. Надо чаще встречаться, хоть бы и под предлогом учебы, наставляет она, выступая в роли свахи. Чудесную перепалку о любви, об уважении, о сути брака затевает эта троица – Савва, Лидия и Надежда Антоновна – актерски сильно, выверенно до жестов, до мельчайших интонаций.
Когда-то состоятельный человек Кучумов (Сергей Русскин) ведет себя экстравагантно и говорит с легким акцентом. Может изъясняться и по-французски, но внешне похож на немца: подкрученные усики и тщетные попытки казаться степенным. Он бодрится и демонстрирует одинаковую восторженность в беседах о гастрономических радостях или плотских утехах. Он весь как на шарнирах – подвижная марионетка, и сыплет услужливыми заготовками – тараторит заученной скороговоркой, суетливо сливая фразы в одно слово («чтотакое, чтотакое, всегдарадпомочь!»). Ему нужна ласка, а обмануть его нетрудно – он сам обманываться рад. И обманывать привык: его расшитый золотом камзол и черный плащ с кровавым подбоем, как и привычка тешить надеждами – лишь остатки прежней роскоши...
Ключевой монолог о бешеных деньгах произносит промотавшийся дворянин Телятев (обаятельный Николай Смирнов), который лукавыми своими повадками удивительно – и неожиданно – напоминает булгаковского кота Бегемота. Он словно чертик дергает всех за руки, толкает под локоток, подначивает и сбивает с пути истинного, умело прикидываясь миротворцем и набиваясь к каждому в лучшие друзья. Во многом его стараниями второе действие спектакля едва не превращается из комедии в опереточный трагифарс, что грозит нивелировать «денежный» пафос пьесы. Однако же за всеми перипетиями, шиком-блеском и порой чуть ли не водевильными ходами мы наблюдаем постепенное взросление персонажей, прозреваем вместе с ними и подбираемся к финалу с определенной житейской мудростью. Например, задумываемся о том, стоит ли идти на сомнительную сделку, с кем можно иметь дело и на каких условиях. А главное – какова цена вопроса. Вдруг будет не до шуток?
МАРИЯ КИНГИСЕПП
ссылка на статью: http://www.teatral-online.ru/news/21054/
Вернуться к списку новостей
