Вся жизнь - на сцене. Вера Карпова более 60 лет работает в Театре комедии
Все фотографии ()
В этом году исполнилось 90 лет Санкт-Петербургскому государственному академическому Театру комедии. Более 60 лет здесь служит народная артистка России Вера Карпова. Как сложилась её творческая жизнь, как работалось с легендарным Николаем Акимовым, имя которого сегодня носит театр, другими прославленными режиссёрами? Об этом знаменитая актриса рассказала в интервью "АиФ".
Рядом с Ахматовой
- Вера Александровна, вся ваша жизнь связана с Театром комедии. Вы и родились, и выросли недалеко - в знаменитом Шереметьевском дворце - Фонтанном доме. - Перед войной в левой части дворца располагался Арктический институт, и там же давали жилплощадь сотрудникам. Получил две комнаты и мой отец-полярник. Коридорная система, общая кухня, туалет. А рядом, по соседству, была квартира, которую занимали семья Николая Пунина и Анна Ахматова. Я нередко с ней встречалась. Помню, как после войны дети «донимали» Анну Андреевну, выпрашивая у нее «стишки к празднику». Она отвечала: «Дети, я не пишу стихи к праздникам, возьмите лучше из Тихонова - «Гвозди бы делать из этих людей…». Потом я узнала, что в это время она уже работала над «Реквиемом», «Поэмой без героя», которые мы прочли лишь много лет спустя… Сейчас в моей детской комнате - кабинет Нины Ивановны Поповой, директора Ахматовского музея.
- Также вы занимались в городском Дворце пионеров, практически напротив Невского, 56. - Там я ходила в разные кружки - от ботанического до стрелкового, где, кстати, получила III разряд. Но особенно понравился драматический. Подобрался отличный коллектив. Вместе со мной на занятия приходили Таня Доронина, Серёжа Юрский, Миша Козаков. Руководителем был замечательный Борис Фёдорович Музалёв. Тем не менее в Ленинградский театральный я не прошла и отправилась покорять Москву. Подала документы в четыре института и поступила в три. Выбрала Щукинское училище. На нашем курсе учились Дорошина, Ширвиндт, Ульянова, Борисов. Затем вернулась в Ленинград. Почему? Скучала по дому, однако главная причина - приглашение Акимова! Он побывал на одном из наших дипломных спектаклей и пригласил меня и Инну Ульянову в свою труппу. Так с июня 1956-го началось моё служение в Театре комедии.
Подняться до комедии
- С Акимовым вы проработали много лет. Каким он был? - Первое впечатление - быстрый внимательный взгляд аквамариновых глаз и фраза: «Думаю, нам с вами будет интересно!». Мы были в одной команде 11 лет. И хотя уже полвека живём без него, нас до сих пор называют акимовцами. Он умел объединять несовместимое. Я в шутку называю его метод «неправильной арифметикой», потому что театр Акимова - это дважды два не четыре, а пять, семь, десять. Его парадоксальный ум восхищал. Он умел добавить нотку абсурда к самым обыкновенным явлениям и соединить это с тонким лиризмом. Считал, что надо не спуститься, а подняться до комедии. Часто цитировал Набокова, который писал, что разница между комическим и космическим - «в одной свистящей согласной». Николай Павлович остро это чувствовал, в его спектаклях присутствовали и комизм, и космизм... Авторитетами для него были Вахтангов, Таиров и Мейерхольд. А вот систему Станиславского он не очень жаловал, считая, что она ограничивает художника.
- Театр Акимова знаменит корифеями, но в нём всегда было и много молодёжи. Как уживались «отцы и дети»? - Никакого разделения не существовало, великие артисты были нашими партнёрами. Нас, «птенцов», опекали, любили, но при этом уважали. Сам Акимов, говорил, что «лучше быть до конца жизни молодым щенком, чем старой райской птицей». Чувство локтя и достоинство - тоже акимовский театр. А ещё Николай Павлович научил нас с иронией относиться к рецензиям, мнениям оппонентов. Неважно, говорил он, «хвалят или ругают, важно - в какой компании». Он не выдумывал остроты, просто так мыслил. Не случайно острословы шутили, что даже на профсоюзные собрания, где выступает Акимов, надо продавать билеты.
- Какие работы той поры для вас наиболее памятны? - Очень боялась «Тени» (спектакль по пьесе Е. Шварца идёт в Театре комедии уже 70 лет. - Ред.). Там играла удивительная Ирина Гошева, и мне казалось, что после неё всё будет не так. Акимов тоже говорил: «Гошева - прозрачная слеза, а вы - сопливая дочка людоеда». И поставил мне на нос белую точку гримом. Моя героиня часто крутится на кухне, у неё нос в муке, так что отметина выглядела органично. В «Двенадцатой ночи» я играла Оливию, которая выбегала на сцену в летящем ярко-красном платье. В Москве, на просмотре для членов ВТО и критиков, когда я появилась, по залу пронёсся вздох, так что я даже испугалась, не порвалось ли платье. Учёные мужи были изумлены: Оливия явилась не в трауре, как у Шекспира, а в торжествующем красном - цвете любви и страсти. Это выглядело как своеобразный вызов, хотя Акимову было очень непросто оставаться в те годы свободным художником. А уж сколько крови ему попортили разные начальники! Это о нём сказано в «Тени» Шварца: «Я боролся с министрами как бешеный! И вот на меня двинулись чиновники...» На Акимова всю жизнь «двигались» недоброжелатели. Его искусство было дерзким вызовом, он всегда шагал не в ногу, не считаясь с господствовавшим тогда соцреализмом. Это при том, что зверствовала цензура, а из текстов вымарывались целые фразы. Но при всём давлении он не уступал ни пяди своей земли - как Николай Павлович называл сцену.
Даже галька - настоящая - А как вы относитесь к сегодняшним спектаклям, в том числе антрепризным? - Редко смотрю антрепризу: даже если там играют звёзды, они как-то не так «светят». Нет чувства локтя и совсем не видно личности. Когда Елена Юнгер, одетая в тряпьё, выходила в «Дне победы среди войны», она так прямо держала спину и голову, что ей не надо было говорить, она - смолянка! Порода и достоинство проступали сквозь все блокадные тряпки. В спектакле «Деревья умирают стоя» Елена Владимировна играла бабушку, и снова та же поразительно прямая спина. Когда Акимова не стало, мы - его «молодёжь» - кое-что уже умели и могли. Труппа была им построена, как Кижи, без единого гвоздя. Каждый артист - неповторимая, особая краска в палитре.
- Но следом тоже пришли талантливые режиссёры, каждый со своей индивидуальностью. Сохранили ли они наследие Акимова? - Все очень старались сберечь неповторимую атмосферу, но при этом оставались собой. У Вадима Голикова я впервые соприкоснулась с миром Достоевского («Село Степанчиково»). В «Тележке с яблоками» Шоу - играла английскую королеву. Однажды, в перерыве репетиции, сидя на сцене, начала переставлять шахматные фигуры. «Стоп, стоп! - сказал Голиков. - Это и будет финал!» Пётр Фоменко принёс в наш театр свой бешеный темперамент, артистизм, дерзость... В его спектаклях я впервые начала играть деревенских старух, вспомнив свои вологодско-тверские корни. Критики писали, что «старухи получились смешные, трогательные и поэтичные». В спектакле Михаила Левитина «Концерт для...» по Жванецкому я играла женщину-скрипку. Стояли настоящие лежаки, и даже гальку привезли из Одессы. Мы лежали на сцене, превращённой в кусочек Черноморья, и казалось, будто нас обдувал ветерок. Было удивительное чувства единства.
- В Театре комедии ставил спектакли и Роман Виктюк с его неудержимой фантазией. Как вам вместе работалось? - Он ставил у нас «Льстеца» Гольдони и «Незнакомца» Зорина. В одном из интервью Роман Григорьевич сказал, что, встретив Карпову в работе, понял - «будет невероятной глупостью ломать её интонации, манеру двигаться, гневаться, радоваться, любить». Виктюк до сих пор на своих творческих вечерах в Петербурге интересуется: «Верка здесь? Славка здесь?» Мне очень приятно его признание: «Если бы не было Карповой, я бы не знал, что такое театр Акимова». Или репетировали «Домик» Катаева, поставленный Александром Белинским. Я играла прокуроршу и едва не рыдала: «Ну как сродниться с этой советско-партийной начальницей?». Придумала себе причёску - пук на лбу и на нём шапка-«чкаловка». Сама изобрела костюм - рыбацкий плащ-палатку. На премьеру пришёл Валентин Катаев, нас познакомили, и он был изумлён: «Эта девочка? Это она сыграла такую власть?!» Так что здесь, на Невском, 56, прожита большая жизнь. Вернее множество ролей-жизней. От советских комедий до современных спектаклей, в которых выхожу на сцену и сегодня.
Рядом с Ахматовой
- Вера Александровна, вся ваша жизнь связана с Театром комедии. Вы и родились, и выросли недалеко - в знаменитом Шереметьевском дворце - Фонтанном доме. - Перед войной в левой части дворца располагался Арктический институт, и там же давали жилплощадь сотрудникам. Получил две комнаты и мой отец-полярник. Коридорная система, общая кухня, туалет. А рядом, по соседству, была квартира, которую занимали семья Николая Пунина и Анна Ахматова. Я нередко с ней встречалась. Помню, как после войны дети «донимали» Анну Андреевну, выпрашивая у нее «стишки к празднику». Она отвечала: «Дети, я не пишу стихи к праздникам, возьмите лучше из Тихонова - «Гвозди бы делать из этих людей…». Потом я узнала, что в это время она уже работала над «Реквиемом», «Поэмой без героя», которые мы прочли лишь много лет спустя… Сейчас в моей детской комнате - кабинет Нины Ивановны Поповой, директора Ахматовского музея.
- Также вы занимались в городском Дворце пионеров, практически напротив Невского, 56. - Там я ходила в разные кружки - от ботанического до стрелкового, где, кстати, получила III разряд. Но особенно понравился драматический. Подобрался отличный коллектив. Вместе со мной на занятия приходили Таня Доронина, Серёжа Юрский, Миша Козаков. Руководителем был замечательный Борис Фёдорович Музалёв. Тем не менее в Ленинградский театральный я не прошла и отправилась покорять Москву. Подала документы в четыре института и поступила в три. Выбрала Щукинское училище. На нашем курсе учились Дорошина, Ширвиндт, Ульянова, Борисов. Затем вернулась в Ленинград. Почему? Скучала по дому, однако главная причина - приглашение Акимова! Он побывал на одном из наших дипломных спектаклей и пригласил меня и Инну Ульянову в свою труппу. Так с июня 1956-го началось моё служение в Театре комедии.
Подняться до комедии
- С Акимовым вы проработали много лет. Каким он был? - Первое впечатление - быстрый внимательный взгляд аквамариновых глаз и фраза: «Думаю, нам с вами будет интересно!». Мы были в одной команде 11 лет. И хотя уже полвека живём без него, нас до сих пор называют акимовцами. Он умел объединять несовместимое. Я в шутку называю его метод «неправильной арифметикой», потому что театр Акимова - это дважды два не четыре, а пять, семь, десять. Его парадоксальный ум восхищал. Он умел добавить нотку абсурда к самым обыкновенным явлениям и соединить это с тонким лиризмом. Считал, что надо не спуститься, а подняться до комедии. Часто цитировал Набокова, который писал, что разница между комическим и космическим - «в одной свистящей согласной». Николай Павлович остро это чувствовал, в его спектаклях присутствовали и комизм, и космизм... Авторитетами для него были Вахтангов, Таиров и Мейерхольд. А вот систему Станиславского он не очень жаловал, считая, что она ограничивает художника.
- Театр Акимова знаменит корифеями, но в нём всегда было и много молодёжи. Как уживались «отцы и дети»? - Никакого разделения не существовало, великие артисты были нашими партнёрами. Нас, «птенцов», опекали, любили, но при этом уважали. Сам Акимов, говорил, что «лучше быть до конца жизни молодым щенком, чем старой райской птицей». Чувство локтя и достоинство - тоже акимовский театр. А ещё Николай Павлович научил нас с иронией относиться к рецензиям, мнениям оппонентов. Неважно, говорил он, «хвалят или ругают, важно - в какой компании». Он не выдумывал остроты, просто так мыслил. Не случайно острословы шутили, что даже на профсоюзные собрания, где выступает Акимов, надо продавать билеты.
- Какие работы той поры для вас наиболее памятны? - Очень боялась «Тени» (спектакль по пьесе Е. Шварца идёт в Театре комедии уже 70 лет. - Ред.). Там играла удивительная Ирина Гошева, и мне казалось, что после неё всё будет не так. Акимов тоже говорил: «Гошева - прозрачная слеза, а вы - сопливая дочка людоеда». И поставил мне на нос белую точку гримом. Моя героиня часто крутится на кухне, у неё нос в муке, так что отметина выглядела органично. В «Двенадцатой ночи» я играла Оливию, которая выбегала на сцену в летящем ярко-красном платье. В Москве, на просмотре для членов ВТО и критиков, когда я появилась, по залу пронёсся вздох, так что я даже испугалась, не порвалось ли платье. Учёные мужи были изумлены: Оливия явилась не в трауре, как у Шекспира, а в торжествующем красном - цвете любви и страсти. Это выглядело как своеобразный вызов, хотя Акимову было очень непросто оставаться в те годы свободным художником. А уж сколько крови ему попортили разные начальники! Это о нём сказано в «Тени» Шварца: «Я боролся с министрами как бешеный! И вот на меня двинулись чиновники...» На Акимова всю жизнь «двигались» недоброжелатели. Его искусство было дерзким вызовом, он всегда шагал не в ногу, не считаясь с господствовавшим тогда соцреализмом. Это при том, что зверствовала цензура, а из текстов вымарывались целые фразы. Но при всём давлении он не уступал ни пяди своей земли - как Николай Павлович называл сцену.
Даже галька - настоящая - А как вы относитесь к сегодняшним спектаклям, в том числе антрепризным? - Редко смотрю антрепризу: даже если там играют звёзды, они как-то не так «светят». Нет чувства локтя и совсем не видно личности. Когда Елена Юнгер, одетая в тряпьё, выходила в «Дне победы среди войны», она так прямо держала спину и голову, что ей не надо было говорить, она - смолянка! Порода и достоинство проступали сквозь все блокадные тряпки. В спектакле «Деревья умирают стоя» Елена Владимировна играла бабушку, и снова та же поразительно прямая спина. Когда Акимова не стало, мы - его «молодёжь» - кое-что уже умели и могли. Труппа была им построена, как Кижи, без единого гвоздя. Каждый артист - неповторимая, особая краска в палитре.
- Но следом тоже пришли талантливые режиссёры, каждый со своей индивидуальностью. Сохранили ли они наследие Акимова? - Все очень старались сберечь неповторимую атмосферу, но при этом оставались собой. У Вадима Голикова я впервые соприкоснулась с миром Достоевского («Село Степанчиково»). В «Тележке с яблоками» Шоу - играла английскую королеву. Однажды, в перерыве репетиции, сидя на сцене, начала переставлять шахматные фигуры. «Стоп, стоп! - сказал Голиков. - Это и будет финал!» Пётр Фоменко принёс в наш театр свой бешеный темперамент, артистизм, дерзость... В его спектаклях я впервые начала играть деревенских старух, вспомнив свои вологодско-тверские корни. Критики писали, что «старухи получились смешные, трогательные и поэтичные». В спектакле Михаила Левитина «Концерт для...» по Жванецкому я играла женщину-скрипку. Стояли настоящие лежаки, и даже гальку привезли из Одессы. Мы лежали на сцене, превращённой в кусочек Черноморья, и казалось, будто нас обдувал ветерок. Было удивительное чувства единства.
- В Театре комедии ставил спектакли и Роман Виктюк с его неудержимой фантазией. Как вам вместе работалось? - Он ставил у нас «Льстеца» Гольдони и «Незнакомца» Зорина. В одном из интервью Роман Григорьевич сказал, что, встретив Карпову в работе, понял - «будет невероятной глупостью ломать её интонации, манеру двигаться, гневаться, радоваться, любить». Виктюк до сих пор на своих творческих вечерах в Петербурге интересуется: «Верка здесь? Славка здесь?» Мне очень приятно его признание: «Если бы не было Карповой, я бы не знал, что такое театр Акимова». Или репетировали «Домик» Катаева, поставленный Александром Белинским. Я играла прокуроршу и едва не рыдала: «Ну как сродниться с этой советско-партийной начальницей?». Придумала себе причёску - пук на лбу и на нём шапка-«чкаловка». Сама изобрела костюм - рыбацкий плащ-палатку. На премьеру пришёл Валентин Катаев, нас познакомили, и он был изумлён: «Эта девочка? Это она сыграла такую власть?!» Так что здесь, на Невском, 56, прожита большая жизнь. Вернее множество ролей-жизней. От советских комедий до современных спектаклей, в которых выхожу на сцену и сегодня.
Вернуться к списку новостей
