Самородок всамделишный
Все фотографии ()
Сценическую версию под названием «Как живётся — можется» по пьесе современного драматурга, сценариста и журналиста Юлии Тупикиной «Ба» поставила на сцене Театра комедии имени Акимова его художественный руководитель Татьяна Казакова.
В почти невероятной истории про то, как бой-бабушка Мария Васильевна нежданно-негаданно нагрянула к внучке Оле в Москву из Сибири, в два счета устроила ее судьбу, а заодно категорически отсекла неугодных, вразумила заблудшие души и не позволила оборваться тоненькой ниточке, связывающей поколения, видится театральная реинкарнация по крайней мере одного колоритного персонажа «деревенской прозы», скажем, Федора Абрамова или Василия Шукшина, постановками по произведениям которых раньше увлекались многие театры.
Явление бабушки сбивает с толку не только внучку, живущую и работающую в Москве бизнесвуман-чайлдфри, но и петербургскую публику. Особенно завсегдатаев Театра комедии. Публика давно привыкла видеть великолепную Ирину Цветкову в ярких острохарактерных амплуа, соответствующих, однако, ее собственному стильному образу и аристократической породе, и полюбила все созданные ею образы. Но поверить в то, что нелепое, невзрачное, окающее, сморщенное и закутанное в платки существо, в которое актриса героически перевоплощается в своей новой работе и каковым выходит на сцену, имеет хоть малейшее отношение к заслуженной артистке России, в первые минуты категорически невозможно...
Тут вспоминается Сильва из «Старшего сына» Вампилова, который в запальчивости говорил Сарафанову о своем товарище: «Он вам такой же сын, как я — Жизель!» Так вот, казалось бы, из женственной, манерной, породистой Цветковой — такая же сибирская бабка, как из Сильвы — Жизель. Но нет: мастерство берет свое, и спустя несколько минут иной бабули уже не представить. Игра Цветковой чем-то напоминает сценические и экранные образы Розы Хайруллиной, чей талант приметил, разглядел и возвел в степень незабвенный Олег Табаков, пригласив ее украсить труппу МХТ имени Чехова. Еще более схожа мастерская манера Цветковой перевоплощаться в бокую и обаятельную старушенцию с Татьяной Пельтцер — на сцене московского Ленкома и в советских кинофильмах...
Ведет себя, двигается и разговаривает Бабушка-Цветкова абсолютно не по-городскому, а именно что по-деревенски: вышла она из народа. В устах её говорок звучит совершенно естественно, и не заподозрить, что он выученный и присвоенный. Речь простая, не столичная, дается Цветковой так легко, словно она всю жизнь только так и изъяснялась: «Ляксей, скока годков-тло тебе? Чем болеш-то, бобыль? А штойто за зверь-то такой — штрудель?» И прочее: «с шОфером», «в цЕркву», «за наше добро — нам же в ребро»... Дорогой коньяк для нее, видите ли, «клопами пахнет». И вообще бабка вся из себя вредная, привиредливая — и кажется москвичам, населяющим спектакль, престранной. С гонором рассуждает о людях, о временах, о нравах. Эдакая ходячая народная мудрость. Да еще заговоры убедительно читает. Порчу наводит. Правду-матку в глаза режет. И без шуток-прибауток ни в одной беседе не обходится. Из уст бабушки только один раз вырывается совершенно несвойственное для нее «бла-бла-бла». Это она подцепила от молодежи или услышала в телевизоре? Сама ведь ни за что бы так не выразилась... Кстати, любопытно, собирала ли драматург Тупикина в лингвистических экспедициях по деревням все эти меткие деревенские словечки, поговорки, фразеологизмы, все эти фонетические и морфологические краски, когда выстраивала речь бабки? Иначе бы откуда что взялось...
Скажем, умилительная манера героини платочком утираться. А платков на бабушке поначалу много: утеплилась в дальнюю дорогу, но постепенно разоблачается — до платья ветхого коричневого, жилетки-душегрейки вязаной, а на ногах обнаруживаются треники синие, наверняка с начесом, да войлочные боты «Прощай, молодость!» (художник Стефания Граурогкайте). Подарки для внучки бабушка извлекает из недр огромной своей, бездонной клетчатой сумки из гипермаркета — как Дед Мороз, а на деле — нежданный гость, что хуже татарина. Да и что за гостинцы у нее? Объедки из поезда, крошки какие-то — но не пропадать же добру, да и выбросить грех... Маслины в глазах бабушки против домашних малосольных огурцов и капусты проигрывают. Одних грибов сушеных она целый мешок привезла... Все это она норовит скормить Леше-Ляксею (Антон Падерин), внучкиному сожителю, к коему бабушка имеет массу вопросов и еще больше претензий: кто таков, кем работает, почему дома сидит да в компьютер пялится, какой такой фрилансер, что за мужик такой, который убирает, посуду моет и еду готовит, да отчего на Олечке не женится?
Сказать, что Оля (Елизавета Александрова) от всего этого в шоке — ничего не сказать. Ей бабушка явно в тягость. Она носится, как ужаленная, работает круглыми сутками, и даже дома ее — и удобного гражданского мужа Лешу, напоминающего домашнее животное — все бесконечно достают звонками. Смс-ки нервируют морзянкой, почта кукарекает, мессенджеры попискивают... Тут уже бабка в шоке от такого образа жизни: это, мол, не жизнь, и все у вас не как у людей... Как можно жить во грехе, жить для себя, детей не рожать? Она не понимает.
Спектакль развивается стремительно, обнажая все новые подробности из прошлой и нынешней жизни и убеждений персонажей, и пестрит смешными (иногда сквозь слезы) сценками. Каждая сценка раскрывает типаж, характер, персонажа, а заодно в каждом новом действующем лице — социальный тип, маску, вид, подвид... Например, бабушка привезла внучке в подарок дорогие сережки от своей дочери, невзирая на то, что Оля от матери своей давно отреклась и простить ей не может один страшный поступок и не менее страшный факт биографии. И пытается всучить свой костюм, который на похороны купила, да пока не пригодился...
Или, например, сцена про фамилии: у Оли и бабки фамилии смешные (и девичья бабкина, и мамина Олина), у Леши — московская, дворянская... Благородную потомственную москвичку усиленно строит из себя и Аделаида Сергеевна, мать Леши (Наталья Андреева). Носит дизайнерские платья и кичится своей родословной. Ей Оля, хваткая и упертая провинциалка, вовсе не годится в качестве супруги горячо любимого, единственного и избалованного ребенка-гения. А ребенок — маменькин сынок и подкаблучник.
Если Оля над бабушкой властна и даже может на нее прикрикнуть, то «Ляксеем» бабка всецело правит. Поучает его (как, впрочем, и всех вокруг: коли детей нет, надо пойти Богородице свечку поставить... Собственно, весь спектакль — как и всю пьесу — здесь женщины пытаются сделать из мужчин мужиков. И только у старой странной бабки это получается.
Непонятно, почему Оля поначалу бабку категорически не признает, знать не хочет (но не стесняется ее — иначе бы и позже стеснялась), а потом вдруг не просто радуется ее приезду, но даже слушается, ластится, будто страшно скучала и только и ждала, когда та приедет навестить. Почему сначала неслась, опаздывая, на свою крутую денежную престижную работу в Останкино (видео Михаила Бархина услужливо демонстрирует бесконечные пробки на московских улицах), а потом вдруг, внезапно, решила все перенести, отменить, наврать, чтобы бабушку на вокзале встретить?
Меж тем бабушка, изжив из квартиры утвердившегося было в ней «Ляксея», подыскивает для внучки хороших, на свой взгляд, женихов. Она ведь на свадьбу приехала — так всем и заявляет. И хочет этой свадьбы добиться, организовать ее — с нуля, из ничего. Вот и выносит всем мозги по этому поводу. И неважно, что женихов пока нет: кто надо, найдется, а кому не надо — «От наших ворот есть поворот».
Далеко ходить не приходится (да и нет у нее сил и здоровья — по всей Москве метаться). Вот Олин сосед Тихон (Виталий Кузьмин). Как и Леша, из дому почти не выходит («Вы все в городе в норы забились, света божьего не видите»), практикует йогу и сопутствующие тренинги. Носит штаны-шаровары (по-бабкиному, «с мотней промеж ног»), на голове — пучок из косичек-дредов («тряхомундия»). В уморительных диалогах с ним («Как живешь, хлеб жуешь? — Я не жую хлеб, мясо не ем, я вегетарианец. — Не жрешь ничего?! — Почему вы со мной как с ненормальным разговариваете?!) бабушка смекает: не мужик, а золото! Не пьет, не курит, деньги копит... «Плоха рожа, да душа гожа».
А вот и торговый агент Даниил (Стас Каблуков) подворачивается со своей квартирной презентацией, талдычит наизусть текст про акцию для пенсионеров. Бабка ему: «Никогда не болела. Некогда было. Выживать надо было». А парень и сам больной, припадочный (не ест ничего, экономит). Бабка его к рукам прибирает, воспитывает. Тоже хороший парень, тоже не пьет, не курит и деньги копит...
Пока бабушка заставляет Даниила переодеться и поесть, а Тихона — петь с ней «нормальные человеческие» песни (музыкальный оформитель Владимир Бычковский), мы переносимся в ресторан, где поет Маша (Дария Лятецкая) — бывшая учительница английского языка, шикарная стерва, себе на уме. И видим там Женю (Михаил Сливников), Машиного поклонника в поисках новых ощущений, и случайного молодого человека Степана (Александр Матвеев). И тут в спектакле вновь возникает непонятный момент. Недоработанными кажутся отношения Оли со Степаном. Вернее, накал страстей между ними и внезапная Олина требовательность к этому «самому страшненькому» посетителю ресторана, что был выхвачен веселыми подвыпившими дамами из толпы на спор и важно представился скульптором (на самом деле все куда тривиальнее: он изготавливает памятники на кладбище). И все бы со Степаном-Матвеевым было хорошо: по типажу артист на роль подходит, он умен, талантлив, но вот внятного и, главное, достоверного дуэта у них с Олей-Александровой почему-то не получается... Драматургия ли тут провисает либо артисты чего-то не поняли, где-то не додумали, но эпизод этот выходит натужным, за уши притянутым. С чего бы это после первой же совместно проведенной ночи со случайным партнером Оля, человек вполне рациональный, капризно требует от Степана уверений в вечной любви и клятвы в верности? Разве что отрабатывает психологическую травму детства и юности, будучи недолюбленной родной матерью — красавицей, которая хотела красиво жить, украла казенные деньги и оказалась в тюрьме. Похоже, что так, но попытки Александровой сыграть глубокую личную трагедию, отставив ненадолго комедийные приемы и удачные наработки , больше напоминает женскую истерику...
Гораздо убедительнее у Оли-Александровой получается произносить мантры сильной и целеустремленной эмансипированной женщины. Главная мантра — «Нет у меня матери!», следующая, жизнеутверждающая и системообразующая — «Всё у меня будет по-другому!».
Сочувствие публики вызывает она, когда в сердцах разрывает, но затем все же читает (голосом Елены Руфановой, не означенной в программке) письмо-покаяние от матери, которое привезла бабушка. Трогателен и преобразившийся под влиянием бабушки Тихон-Кузьмин, выходящий в последней сцене «нормальным человеком» — не йогом-фриком, а таким мужчинкой, каких признает и привечает Мария Васильевна. К слову, к финалу, когда все персонажи собираются праздновать день рождения Оли, скрупулезно следуя сценарию бабушки, все и каждый приходят измененными в лучшую сторону, и артисты честно и достойно отыгрывают значительное преображение — как внешнее, так и внутреннее.
Но никому из партнеров не удается не сравниться в искренности и проникновенности с Ириной Цветковой. Особенно когда она произносит пронзительный монолог русской бабы о том, как девкой была да как замуж выходила... Зритель покорен совершенно. И чувствует, что именно за подобную — подробную и талантливую — работу актера над ролью должны безусловно давать все театральные премии: настолько самородок всамделишный получился.
Журнал "Театрал", Мария Кингисепп, 28 января 2020 г.
В почти невероятной истории про то, как бой-бабушка Мария Васильевна нежданно-негаданно нагрянула к внучке Оле в Москву из Сибири, в два счета устроила ее судьбу, а заодно категорически отсекла неугодных, вразумила заблудшие души и не позволила оборваться тоненькой ниточке, связывающей поколения, видится театральная реинкарнация по крайней мере одного колоритного персонажа «деревенской прозы», скажем, Федора Абрамова или Василия Шукшина, постановками по произведениям которых раньше увлекались многие театры.
Явление бабушки сбивает с толку не только внучку, живущую и работающую в Москве бизнесвуман-чайлдфри, но и петербургскую публику. Особенно завсегдатаев Театра комедии. Публика давно привыкла видеть великолепную Ирину Цветкову в ярких острохарактерных амплуа, соответствующих, однако, ее собственному стильному образу и аристократической породе, и полюбила все созданные ею образы. Но поверить в то, что нелепое, невзрачное, окающее, сморщенное и закутанное в платки существо, в которое актриса героически перевоплощается в своей новой работе и каковым выходит на сцену, имеет хоть малейшее отношение к заслуженной артистке России, в первые минуты категорически невозможно...
Тут вспоминается Сильва из «Старшего сына» Вампилова, который в запальчивости говорил Сарафанову о своем товарище: «Он вам такой же сын, как я — Жизель!» Так вот, казалось бы, из женственной, манерной, породистой Цветковой — такая же сибирская бабка, как из Сильвы — Жизель. Но нет: мастерство берет свое, и спустя несколько минут иной бабули уже не представить. Игра Цветковой чем-то напоминает сценические и экранные образы Розы Хайруллиной, чей талант приметил, разглядел и возвел в степень незабвенный Олег Табаков, пригласив ее украсить труппу МХТ имени Чехова. Еще более схожа мастерская манера Цветковой перевоплощаться в бокую и обаятельную старушенцию с Татьяной Пельтцер — на сцене московского Ленкома и в советских кинофильмах...
Ведет себя, двигается и разговаривает Бабушка-Цветкова абсолютно не по-городскому, а именно что по-деревенски: вышла она из народа. В устах её говорок звучит совершенно естественно, и не заподозрить, что он выученный и присвоенный. Речь простая, не столичная, дается Цветковой так легко, словно она всю жизнь только так и изъяснялась: «Ляксей, скока годков-тло тебе? Чем болеш-то, бобыль? А штойто за зверь-то такой — штрудель?» И прочее: «с шОфером», «в цЕркву», «за наше добро — нам же в ребро»... Дорогой коньяк для нее, видите ли, «клопами пахнет». И вообще бабка вся из себя вредная, привиредливая — и кажется москвичам, населяющим спектакль, престранной. С гонором рассуждает о людях, о временах, о нравах. Эдакая ходячая народная мудрость. Да еще заговоры убедительно читает. Порчу наводит. Правду-матку в глаза режет. И без шуток-прибауток ни в одной беседе не обходится. Из уст бабушки только один раз вырывается совершенно несвойственное для нее «бла-бла-бла». Это она подцепила от молодежи или услышала в телевизоре? Сама ведь ни за что бы так не выразилась... Кстати, любопытно, собирала ли драматург Тупикина в лингвистических экспедициях по деревням все эти меткие деревенские словечки, поговорки, фразеологизмы, все эти фонетические и морфологические краски, когда выстраивала речь бабки? Иначе бы откуда что взялось...
Скажем, умилительная манера героини платочком утираться. А платков на бабушке поначалу много: утеплилась в дальнюю дорогу, но постепенно разоблачается — до платья ветхого коричневого, жилетки-душегрейки вязаной, а на ногах обнаруживаются треники синие, наверняка с начесом, да войлочные боты «Прощай, молодость!» (художник Стефания Граурогкайте). Подарки для внучки бабушка извлекает из недр огромной своей, бездонной клетчатой сумки из гипермаркета — как Дед Мороз, а на деле — нежданный гость, что хуже татарина. Да и что за гостинцы у нее? Объедки из поезда, крошки какие-то — но не пропадать же добру, да и выбросить грех... Маслины в глазах бабушки против домашних малосольных огурцов и капусты проигрывают. Одних грибов сушеных она целый мешок привезла... Все это она норовит скормить Леше-Ляксею (Антон Падерин), внучкиному сожителю, к коему бабушка имеет массу вопросов и еще больше претензий: кто таков, кем работает, почему дома сидит да в компьютер пялится, какой такой фрилансер, что за мужик такой, который убирает, посуду моет и еду готовит, да отчего на Олечке не женится?
Сказать, что Оля (Елизавета Александрова) от всего этого в шоке — ничего не сказать. Ей бабушка явно в тягость. Она носится, как ужаленная, работает круглыми сутками, и даже дома ее — и удобного гражданского мужа Лешу, напоминающего домашнее животное — все бесконечно достают звонками. Смс-ки нервируют морзянкой, почта кукарекает, мессенджеры попискивают... Тут уже бабка в шоке от такого образа жизни: это, мол, не жизнь, и все у вас не как у людей... Как можно жить во грехе, жить для себя, детей не рожать? Она не понимает.
Спектакль развивается стремительно, обнажая все новые подробности из прошлой и нынешней жизни и убеждений персонажей, и пестрит смешными (иногда сквозь слезы) сценками. Каждая сценка раскрывает типаж, характер, персонажа, а заодно в каждом новом действующем лице — социальный тип, маску, вид, подвид... Например, бабушка привезла внучке в подарок дорогие сережки от своей дочери, невзирая на то, что Оля от матери своей давно отреклась и простить ей не может один страшный поступок и не менее страшный факт биографии. И пытается всучить свой костюм, который на похороны купила, да пока не пригодился...
Или, например, сцена про фамилии: у Оли и бабки фамилии смешные (и девичья бабкина, и мамина Олина), у Леши — московская, дворянская... Благородную потомственную москвичку усиленно строит из себя и Аделаида Сергеевна, мать Леши (Наталья Андреева). Носит дизайнерские платья и кичится своей родословной. Ей Оля, хваткая и упертая провинциалка, вовсе не годится в качестве супруги горячо любимого, единственного и избалованного ребенка-гения. А ребенок — маменькин сынок и подкаблучник.
Если Оля над бабушкой властна и даже может на нее прикрикнуть, то «Ляксеем» бабка всецело правит. Поучает его (как, впрочем, и всех вокруг: коли детей нет, надо пойти Богородице свечку поставить... Собственно, весь спектакль — как и всю пьесу — здесь женщины пытаются сделать из мужчин мужиков. И только у старой странной бабки это получается.
Непонятно, почему Оля поначалу бабку категорически не признает, знать не хочет (но не стесняется ее — иначе бы и позже стеснялась), а потом вдруг не просто радуется ее приезду, но даже слушается, ластится, будто страшно скучала и только и ждала, когда та приедет навестить. Почему сначала неслась, опаздывая, на свою крутую денежную престижную работу в Останкино (видео Михаила Бархина услужливо демонстрирует бесконечные пробки на московских улицах), а потом вдруг, внезапно, решила все перенести, отменить, наврать, чтобы бабушку на вокзале встретить?
Меж тем бабушка, изжив из квартиры утвердившегося было в ней «Ляксея», подыскивает для внучки хороших, на свой взгляд, женихов. Она ведь на свадьбу приехала — так всем и заявляет. И хочет этой свадьбы добиться, организовать ее — с нуля, из ничего. Вот и выносит всем мозги по этому поводу. И неважно, что женихов пока нет: кто надо, найдется, а кому не надо — «От наших ворот есть поворот».
Далеко ходить не приходится (да и нет у нее сил и здоровья — по всей Москве метаться). Вот Олин сосед Тихон (Виталий Кузьмин). Как и Леша, из дому почти не выходит («Вы все в городе в норы забились, света божьего не видите»), практикует йогу и сопутствующие тренинги. Носит штаны-шаровары (по-бабкиному, «с мотней промеж ног»), на голове — пучок из косичек-дредов («тряхомундия»). В уморительных диалогах с ним («Как живешь, хлеб жуешь? — Я не жую хлеб, мясо не ем, я вегетарианец. — Не жрешь ничего?! — Почему вы со мной как с ненормальным разговариваете?!) бабушка смекает: не мужик, а золото! Не пьет, не курит, деньги копит... «Плоха рожа, да душа гожа».
А вот и торговый агент Даниил (Стас Каблуков) подворачивается со своей квартирной презентацией, талдычит наизусть текст про акцию для пенсионеров. Бабка ему: «Никогда не болела. Некогда было. Выживать надо было». А парень и сам больной, припадочный (не ест ничего, экономит). Бабка его к рукам прибирает, воспитывает. Тоже хороший парень, тоже не пьет, не курит и деньги копит...
Пока бабушка заставляет Даниила переодеться и поесть, а Тихона — петь с ней «нормальные человеческие» песни (музыкальный оформитель Владимир Бычковский), мы переносимся в ресторан, где поет Маша (Дария Лятецкая) — бывшая учительница английского языка, шикарная стерва, себе на уме. И видим там Женю (Михаил Сливников), Машиного поклонника в поисках новых ощущений, и случайного молодого человека Степана (Александр Матвеев). И тут в спектакле вновь возникает непонятный момент. Недоработанными кажутся отношения Оли со Степаном. Вернее, накал страстей между ними и внезапная Олина требовательность к этому «самому страшненькому» посетителю ресторана, что был выхвачен веселыми подвыпившими дамами из толпы на спор и важно представился скульптором (на самом деле все куда тривиальнее: он изготавливает памятники на кладбище). И все бы со Степаном-Матвеевым было хорошо: по типажу артист на роль подходит, он умен, талантлив, но вот внятного и, главное, достоверного дуэта у них с Олей-Александровой почему-то не получается... Драматургия ли тут провисает либо артисты чего-то не поняли, где-то не додумали, но эпизод этот выходит натужным, за уши притянутым. С чего бы это после первой же совместно проведенной ночи со случайным партнером Оля, человек вполне рациональный, капризно требует от Степана уверений в вечной любви и клятвы в верности? Разве что отрабатывает психологическую травму детства и юности, будучи недолюбленной родной матерью — красавицей, которая хотела красиво жить, украла казенные деньги и оказалась в тюрьме. Похоже, что так, но попытки Александровой сыграть глубокую личную трагедию, отставив ненадолго комедийные приемы и удачные наработки , больше напоминает женскую истерику...
Гораздо убедительнее у Оли-Александровой получается произносить мантры сильной и целеустремленной эмансипированной женщины. Главная мантра — «Нет у меня матери!», следующая, жизнеутверждающая и системообразующая — «Всё у меня будет по-другому!».
Сочувствие публики вызывает она, когда в сердцах разрывает, но затем все же читает (голосом Елены Руфановой, не означенной в программке) письмо-покаяние от матери, которое привезла бабушка. Трогателен и преобразившийся под влиянием бабушки Тихон-Кузьмин, выходящий в последней сцене «нормальным человеком» — не йогом-фриком, а таким мужчинкой, каких признает и привечает Мария Васильевна. К слову, к финалу, когда все персонажи собираются праздновать день рождения Оли, скрупулезно следуя сценарию бабушки, все и каждый приходят измененными в лучшую сторону, и артисты честно и достойно отыгрывают значительное преображение — как внешнее, так и внутреннее.
Но никому из партнеров не удается не сравниться в искренности и проникновенности с Ириной Цветковой. Особенно когда она произносит пронзительный монолог русской бабы о том, как девкой была да как замуж выходила... Зритель покорен совершенно. И чувствует, что именно за подобную — подробную и талантливую — работу актера над ролью должны безусловно давать все театральные премии: настолько самородок всамделишный получился.
Журнал "Театрал", Мария Кингисепп, 28 января 2020 г.
Вернуться к списку новостей
